Везде
About Russian and Mordovian Folk Song Verse in the Letters of N.S. Trubetskoy to the Academician A.A. Shakhmatov
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
About Russian and Mordovian Folk Song Verse in the Letters of N.S. Trubetskoy to the Academician A.A. Shakhmatov
Annotation
PII
S0869544X0028749-6-1
DOI
10.31857/S0869544X0028749-6
Publication type
Article
Status
Published
Authors
Michael Robinson 
Occupation: Head of the Center for interdisciplinary research of Slavic literature
Affiliation: Institute of Slavic Studies RAS
Address: Moscow, Leninsky Prospct, 32A, Moscow, Russia, 119991
Lidiya Sazonova
Occupation: chief researcher
Affiliation: Institute of world literature. A. M. Gorky RAS
Address: Russia, Moscow
Edition
Issue 6
Pages
95-105
Abstract

The article analyzes and publishes for the first time the letters of N.S. Trubetskoy to Academician A.A. Shakhmatov related to Trubetskoy’s report on the problems of the rhythmic structure of Mordovian folk song poetry. Trubetskoy formulated in them his theoretical views on the Mordovian versification, the syllabic meter of which was borrowed from the Eastern Slavs in the most ancient times. He challenged, thus, the provisions of Academician F.E. Korsh, who considered the rhythm of Russian folk poetry to be originally quantitative and tonic. Trubetskoy, on the other hand, believed that the syllabic meter was characteristic of common Slavic folk poetry. His thoughts developed further in the works created already in exile. The modern science of versification is consistent with the provisions of Trubetskoy.

Keywords
Trubetskoy, Shakhmatov, Korsh, Russian and Mordovian folk Poetry, Syllabic, Epic Verse.
Received
22.11.2023
Date of publication
10.04.2024
Number of purchasers
3
Views
288
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite Download pdf
Additional services access
Additional services for the article
Services benefits
100 RUB / 1.0 SU
Additional services for all issues for 2023
Services benefits
4590 RUB / 91.0 SU
1 А.А. Шахматов, виднейший представитель русской гуманитарной науки первых десятилетий XX в., будучи председательствующим в Отделении русского языка и словесности Академии наук, внимательно следил за научными интересами молодых филологов и всегда был готов оказать им необходимую поддержку [Робинсон 1985, 70–74; Робинсон 1989, 86–95; Робинсон, Сазонова 2014, 22–25].
2 Чаще всего она заключалась в оказании помощи в получении стипендий и пособий оставленным при университете для получения профессорского звания. Так, благодаря ходатайству Шахматова Б.М. Эйхенбаум получил в 1915 г. стипендию от Петербургского университета, а В.В. Виноградов в 1920 г. паек научного работника.
3 Шахматов предоставил научной молодежи возможность бесплатно пополнять свои библиотеки научной литературой. Прежде всего это были академические серии, такие, как: Известия ОРЯС, Сборники ОРЯС, словари, начиная с И.И. Срезневского, отдельные труды и собрания сочинений как ученых (А.Х. Востоков, Я.К. Грот, А.А. Шахматов, Ф.И. Буслаев, И.Н. Жданов, А.Н. Веселовский и др.), так и писателей (М.В. Ломоносов, Г.Р. Державин, А.С. Пушкин и др.). И многочисленные члены «Семинария русской филологии» [Робинсон 2003, 197] В.Н. Перетца, и уже упоминавшиеся Виноградов и Эйхенбаум, а также Р.О. Якобсон1 охотно пользовались этой возможностью. Кстати, о последнем Шахматов писал Ушакову 4 декабря 1918 г.: «Порадовался оставлению при университете Якобсона»2.
1. СПбФ АРАН. Ф. 9. Оп. 1. Д. 1078. Л. 28.

2. АРАН. Ф. 502. Оп. 4. Д. 42. Л. 61.
4 Шахматов готов был содействовать и публикации статей молодых исследователей и сам выступал с такими предложениями. В свою очередь молодые коллеги делились с ученым своими планами, обращаясь за научным советом и прислушиваясь к его рекомендациям.
5 В феврале 1915 г. Шахматов предложил Н.С. Трубецкому опубликовать его доклад о ритмическом строе мордовской песенной поэзии, сделанный на заседании Этнографического отдела «Императорского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии». Не исключено, что Шахматов обратил внимание на этот доклад молодого ученого потому, что сам интересовался мордовским фольклором, подготовил и издал в 1910 г. посвященный ему обширный «Мордовский этнографический сборник». «Материал, вошедший в состав настоящего сборника, – отметил Шахматов, – в значительнейшей части собран в 1905 и 1906 г. в двух мордовских селах Саратовского уезда, в Сухом Карбулаке и Оркине. Сухой Карбулак (мордва называет его Арчилов, Арчилоўвеле) находится верстах в шестидесяти от Саратова к северу». Был Шахматов и в других деревнях, в которых значительную часть составляло мордовское (эрзя) население, и «от тамошних жителей мне пришлось записать несколько песен, помещенных в настоящем сборнике вместе с оркинскими» [Шахматов 1910, I].
6 Интерес к мордовскому фольклору появился у Шахматова, возможно, и потому, что, как он предположил, название деревни Губаревка, где находилось поместье его семьи, происходит от мордовского слова. Ученый писал: «Верстах в тридцати от самого Саратова, имеется деревня Губаревка: название это вероятнее всего возводить к мордовскому слову губор-губыр (холм, бугор), что подтверждается другим названием Губаревки, бывшим ранее более обычным среди исключительно русского населения этой деревни – Бугарёвка, Бугрёвка (от бугор)» [Шахматов, 1910, II].
7 Для молодого ученого обращение к угро-финской проблематике также был не случаен. Много позже, 19 декабря 1932 г., Трубецкой писал финскому слависту Й.О. Микколе: «С мордовским языком я знаком еще с гимназической скамьи, вот уже 27 лет»3. А ровно через год, 19 декабря 1933 г., в письме Микколе Трубецкой с благодарностью за избрание в Фино-угорское общество вновь вспоминал: «Интерес к угро-финским народам, к их быту, языку и духовной культуре пробудился у меня очень рано, почти в детские годы, и мои первые опыты научной работы были посвящены именно угро-финской этнографии (первые статьи мои по этому предмету были напечатаны в “Этнографическом Обозрении”4, когда мне было всего лишь 15 лет). […] Интерес к угро-финам никогда во мне не умирал, всегда оставался моей – если можно так выразиться, – “первой научной любовью”»5.
3. Письма и заметки Н.С. Трубецкого, 455.

4. [Трубецкой, 1905, 231–233].

5. Письма и заметки Н.С. Трубецкого, 455–456.
8 Трубецкой поблагодарил Шахматова за «чрезвычайно лестное» предложение опубликовать реферат о мордовской песенной поэзии в «Известиях Отделения Русского Языка», но с сожалением вынужден был от него отказаться. Какие причины побудили молодого ученого принять такое решение? Во-первых, Трубецкой полагал, что его реферат «нуждается в обработке и пополнении, на что потребуется довольно много времени», а в настоящее время он «занят подготовкой к магистерским экзаменам». Другой не менее существенной причиной отложить публикацию являлась для ученого этическая проблема. Дело в том, что незадолго до его выступления, 16 февраля6 1915 г., скончался выдающийся русский филолог, академик Ф.Е. Корш. «В настоящее время, – считал Трубецкой, – смерть Ф.Е. Корша является, несомненно, наиболее крупным событием в жизни нашей науки, событием, оплакиваемым и обсуждаемым большинством русских филологов. […] При таких условиях напечатать статью, идущую вразрез с некоторыми выводами Ф.Е. Корша, сейчас было бы, пожалуй, бестактно, все равно, обойти ли при этом его имя молчанием, или наоборот обсуждать его положения и возражать против них». Он считал, что к возможности напечатать работу можно будет вернуться, «когда пройдет острое чувство горя о постигшей русскую науку утрате».
6. Эта дата позволяет определить письмо Трубецкого, которое не датировано, концом февраля – началом марта.
9 Из следующего письма Трубецкого Шахматову (8 апреля 1915 г.) видно, что ученый ответил на письмо молодого коллеги указав ему на литературу, которая может быть полезна для продолжения исследования мордовского стихосложения. Трубецкой сообщил Шахматову о том, что со статьей упомянутого академиком финского исследователя Хайкки Паасонена7 он ознакомился уже после того, как написал реферат о мордовском стихосложении. Затем Трубецкой подробно изложил свои представления о характере ритмики песенного мордовского стихосложения и отношению его к восточнославянскому (русскому). Он также остановился на том, в чем, собственно, состоят его глубокие расхождения с теоретическими положениями Корша в области русского народного стихосложения.
7. Хайкки Паасонен (1865–1919) – выдающийся финский языковед, фольклорист и этнолог.
10 Выводы Паасонена «о недавнем происхождении мордовской песенной поэзии» Трубецкой считал «неудачными». «Совершенно независимо от Паасонена, – написал он, – я тоже пришел к тому заключению, что мордовское стихосложение заимствовано от славян и притом от славян восточных, но я отношу это заимствование к гораздо более древней эпохе. Я считаю, что силлабический размер был свойственен еще общеславянской народной поэзии и что квантитативно-тоническое стихосложение современной великорусской песни развилось из силлабического в связи с заменой старого слабо-экспираторного и по преимуществу хроматического ударения сильно-экспираторным […], и, следовательно, мог проникнуть от русских к мордве только в эту весьма отдаленную эпоху».
11 Повторяя в письме тезис о возникновении мордовского стихосложения в «глубокой древности», Трубецкой отметил, что даже «если содержание песен и не особенно древнее, то форма их во всяком случае представляет много архаических черт (параллелизм, наклонность к аллитерации и некоторые стилистические особенности) общефинского происхождения». Статья Паасонена, по признанию Трубецкого, не поколебала его выводов, однако, ее следует учесть, по его мнению, при переработке его собственной статьи с тем, чтобы «отграничиваться от Паасонена»8 и указать на «слабые стороны его аргументации».
8. В целом Трубецкой высоко ценил труды этого ученого. Так, в письме Й.Ю. Микколе 19 декабря 1932 г. он написал: «Мордовская фонетика Паасонена у меня имеется, и я ею широко пользовался» (Письма и заметки Н.С. Трубецкого, 454). Имеется в виду: [Paasonen 1903].
12 В этом же письме Трубецкой сообщил Шахматову о расхождении со взглядами Корша на историю русского народного стиха: «Для Федора Евгеньевича стихосложение современной великорусской песни было наиболее исконным, и уже из него, по его мнению, развился силлабический стих, господствующий в настоящее время у большинства славян. Для меня, наоборот, силлабический стих является общеславянским, а великорусский – новообразованием». Высказывая данное суждение, Н.С. Трубецкой имел в виду труды Ф.Е. Корша, доказывавшего, что квантитативно-тонический размер русских былин обусловлен идентичностью стиха греческому четырехстопному анапесту [Корш 1896, 3] и связан с напевным исполнением: «Для правильного понимания всякого народного размера необходимо знание соответствующего напева» [Корш 1896, 1–2]. Во «Введении в науку о славянском стихосложении » Ф.Е. Корш дал панорамный обзор национальных стихосложений, восходящих к индоевропейской древности. Слоговое (силлабическое) стихосложение, по его мысли, «проявляется везде сравнительно поздно» [Корш 1906, 74].
13 В качестве «решающего аргумента», подтверждающего его точку зрения, Трубецкой обратил внимание на «поразительное совпадение мордовского стихосложения с южнославянским»9. Он продолжил: «Я не могу объяснить это совпадение иначе, как приняв, что первоначально и великорусское стихосложение было тождественно с современным южнославянским. Ведь мордовское стихосложение не находит себе аналогий ни у других финнов, ни у соседних тюрков; следовательно, оно могло быть заимствовано только у русских». Установление близости силлабического мордовского стихосложения с южнославянским дало основание Н.С. Трубецкому сформулировать идею о том, что и стихосложение соседних с финно-уграми русских являлось изначально силлабическим. «Как видите, – отметил ученый, – расхождение с Федором Евгеньевичем получается довольно существенное».
9. Современная наука о стихосложении также констатирует наилучшую сохранность общеславянской эпической силлабики «в южнославянских языках» [Гаспаров 1989, 21].
14 Трубецкой считал, что ему обязательно нужно переработать свой текст «особенно в связи с статьею Паасонена», и на это потребуется время до следующей зимы. К тому же он считал необходимым использовать статью венгерского исследователя Аладара Бана10, отмеченную Паасоненом. Но, как полагал ученый, получить ее до окончания войны «или, по крайней мере, до взятия Будапешта!» невозможно.
10. Аладар Бан (1871–1960) – венгерский поэт, переводчик, историк литературы, фольклорист.
15 Завершить задуманное Трубецкому тогда не удалось. Но проблемы метрики мордовской народной поэзии не оставались без его внимания. Уже, будучи в эмиграции, он в письме Якобсону 19 сентября 1926 г. вновь отметил, что «у мордвы имеются все типы югославянских размеров»11 за некоторым исключением. В 1930-е годы он обратился также к проблематике своего доклада 1915 г. в статье «К структуре мордовских мелодий» [Трубецкой 1987a, 392–406], опубликованной в 1933 г. Трубецкой на материале записи песен из сборника Шахматова12 воспроизвел тезис, содержащийся в письме к ученому: метрика мордовской народной поэзии основана «на слоговом счете» [Трубецкой 1987a, 404]. Годом ранее в статье «Мордовская фонологическая система в сравнении с русской» [Трубецкой 1987b, 63–66] Трубецкой акцентировал сходство фонологических систем русского языка и мордовского, притом, что с грамматической точки зрения русский язык как индоевропейский и мордовский как финно-угорский имеют принципиальные различия. Тем не менее «инвентарь звуков, – написал Трубецкой, – в обоих языках почти сходен […], мордовская и русская фонологическая системы настолько сходны между собой, что мордва использует для своего языка русский алфавит без каких-либо дополнений и изменений, не испытывая при этом ни малейших трудностей» [Трубецкой, 1987b, 63].
11. Письма и заметки Н.С. Трубецкого, 90.

12. Современные исследователи мордовского музыкального фольклора отметили и значение подготовленного Шахматовым сборника, и заслуги Трубецкого в изучении мелодий мордовских песен (см., например: [Модина 2021, 17]).
16 В письме Шахматову Трубецкой отметил невозможность ознакомится со статьей А. Бана «по крайней мере, до взятия Будапешта», но и, будучи уже в Вене, он так и не смог ее найти. Так, в 1934 г. Якобсон, зная о том, что Трубецкого интересует метрика мордовской поэзии, порекомендовал ему в письме работу, относительно которой Трубецкой ответил 2 ноября, что данный вопрос рассматривается не в ней, а у Х. Паасонена [Paasonen 1910, 153–192]. Ученый указал, на какую литературу ссылался Паасонен, и отметил: «Венгерских работ он не упоминает вовсе, так что сведение о венгерской работе о угро-финской метрике я почерпнул где-то в другом месте. Мне удалось вспомнить имя того венгерца, который писал на эту тему: это Aladar Bán, довольно известный историк литературы, […] выяснил, что о метрике угро-финской и самоедской поэзии этот самый А. Бан между прочим говорит в своей большой статье “A finn – magyar és a szamojéd irodalma és népköltészte”13 (= “Литература и народная словесность угро-финских и самоедских народов”)»14. Трубецкой предположил, что названная работа опубликована в одном из томов «Всеобщей истории литературы» под редакцией Густава Генриха [Egyetemes irodalomtörténet 1911], однако такой статьи в данном издании нет.
13. Название статьи пишется несколько иначе, см.: [Bán 1911].

14. Письма и заметки Н.С. Трубецкого, 310.
17 В 1926 г., когда Якобсон задумал коллективный труд «Очерки славянской метрики» в рамках научного проекта М. Фасмера «Очерки славянской филологии и истории культуры»15, Трубецкой откликнулся с живым интересом: «План славянской метрики в фасмеровском Grundrissʼe мне очень нравится. […] Лично я возьмусь за “Вопрос о праславянском стихе”»16. В 1920-е годы Трубецкой не раз вспоминал о своих разногласиях с концепцией Корша. Так, в 1926 г. в том же письме Якобсону он написал, что силлабический десятисложник «связан был искони» с жанром героической песни у южных и восточных славян, и «это делает весьма мало правдоподобной гипотезы Корша о происхождении этого размера из византийского неэпического стиха» 17 (курсив автора. – М.Р., Л.С.).
15. Проект «Grundriss der slavischen philologie und Kulturgeschichte» М. Фасмер задумал в 1924 г. В письме Е.Ф. Карскому с предложением принять в нем участие, Фасмер перечислил интересующие его темы и предполагаемых участников проекта (см.: [Робинсон 2004, 203–206].

16. Письма и заметки Н.С. Трубецкого, 89–90.

17. Там же, 91.
18 Трубецкой разделял идею Корша о необходимости исследовать былинный стих в соотнесении с мелодией, но отметил необычайную сложность, почти неразрешимость решения этой проблемы: «Русскую фольклорную метрику следует изучать, конечно, в связи с ритмической структурой мелодии. Это очень сложная задача, особенно потому, что сборники неравноценны: в одних ненадежен стихотворный текст, в других музыкальный текст либо не надежен, либо вовсе отсутствует»18. Вместе с тем в том же письме Якобсону в мае 1934 г. Трубецкой выразил мнение, что труды Корша, который являлся редким специалистом в области изучения стихосложения, являются важными для исследователей поэзии славянский народов. Как показывают письма Трубецкого, он считал, что мнение Корша необходимо учитывать19, даже не соглашаясь с ним.
18. Там же, 303

19. В письме Якобсону от 27 ноября 1923 г.: «В библиографии следовало бы упомянуть Корша» (Письма и заметки Н.С. Трубецкого, 58).
19 Кратко сформулированный в письме Шахматову тезис о несогласии Трубецкого с представлением Корша о былинном стихе, получил окончательное оформление спустя двадцать два года, в 1937 г., в специальной работе ученого «К вопросу о стихе русской былины» [Трубецкой 1987a, 352–358].
20 Трубецкой продолжил в ней заочную дискуссию с Коршем. Он признал, что исследований, посвященных народно-песенному размеру былин, «практически нет», и «незаконченный труд Ф.Е. Корша о русском народном стихосложении составляет в этой сфере самый серьезный опыт; взгляд покойного академика на былинный стих пока что никто не оспорил и не подверг проверке». Однако, полагал он, «эти взгляды сейчас надлежит признать устаревшими» [Трубецкой 1987a, 352].
21 Трубецкой развил идею об изначально силлабической системе былинного стиха: «В метрике былины решающую роль первоначально играло число слогов». Последующие трансформации в народном стихе у восточных славян с заменой эпической силлабики метрикой «с постоянным числом ударений и переменным числом слогов» он объяснял влиянием изменений в просодической системе древнерусского языка: «Современный метр былины, видимо, заменил более древний силлабический стих. Эта “метрическая реформа”, безусловно, имела место очень давно». Трубецкой датировал «ее возникновение XII–XIII вв., когда вообще возникала великорусская эпическая традиция». Появившийся в XVII в. силлабический стих в книжной поэзии «верхов Московского государства был очевидным новшеством» [Трубецкой 1987a, 356].
22 Относительно стиха русской былины традицию, которая может быть возведена к Коршу, отразило высказывание известного стиховеда В.Е. Холшевникова: «Русский народный стих издревле был стихом тоническим. Его тоническая структура в песне не всегда ясна (в ней слово не существует без мелодии, а музыкальный ритм может, как уже говорилось, подчинять себе ритм словесный)». Вместе с тем ученый констатировал, что «вопрос о ритмической структуре былин довольно сложен и не исследован до конца. И по сей день в специальной литературе можно встретиться с разными точками зрения на этот вопрос. Но большинство исследователей сходится на том, что природа былинного стиха – тоническая» [Холшевников 1972, 14].
23 С традицией Трубецкого соотносится в наши дни точка зрения, которая представляет развитие русского народного стиха – изначально силлабического, восходящего к общеславянской древности, и тонического, появившегося в результате изменения просодической системы языка и падения редуцированных, – как разновременные явления в истории русского стихосложения. Как писал М.Л. Гаспаров в фундаментальном исследовании: «В русской народной поэзии общеславянский 10-сложный стих сильно деформировался: с падением кратких гласных ъ и ь разрушилась его равносложность, с утратой долгот женское окончание заменилось (обычно) дактилическим, и ассиметричные ритмы […] стали смешиваться с симметричными […]. В результате русский народный стих стал из силлабического тоническим […]. Таким мы его застаем в былинах, исторических песнях и духовных стихах» [Гаспаров 1984, 7].
24 Публикуемые далее письма Н.С. Трубецкого предоставляют возможность установить, что идеи о древнерусской и мордовской народной поэзии и их силлабической природе, восходящей еще к общеславянской древности, сформировались у ученого уже в ранний период его научной деятельности.
25 Многоуважаемый Алексей Александрович!
26 Д.Н. Ушаков сообщил мне, что Вы предлагаете напечатать в Известиях Отделения Русского Языка мой реферат о ритмическом строе мордовской песенной поэзии, читанный мною в заседании Этнографического Отдела И.О.Л.Е. На прошлой неделе я был в Петрограде и заходил к Вам, – но, к сожалению, не застал Вас дома, – и теперь пишу Вам, прежде всего, чтобы поблагодарить Вас за Ваше любезное и чрезвычайно лестное для меня предложение. К сожалению, в настоящее время я не могу воспользоваться им. Прежде всего, реферат мой нуждается в обработке и пополнении, на что потребуется довольно много времени. Между тем, этим временем я пока не располагаю, т.к. занят подготовкой к магистерским экзаменам, которые начну держать с осени. Есть еще и другая причина, почему я не хотел бы обнародовать свое исследование о мордовском стихосложении именно теперь. Дело в том, что в области ритмики я иду по совершенно иному пути, чем тот, который указывал в своих работах по этому предмету покойный Федор Евгеньевич Корш. Некоторые выводы, к которым я прихожу в своем реферате, диаметрально противоположны с положениями Федора Евгеньевича. Поэтому, мне уже на заседании Отдела было неприятно читать этот реферат: но тогда пришлось это сделать, т.к. заседание было назначено еще до смерти Ф.Е. и менять программу было неудобно, да и, кроме того, в устном докладе все это как-то меньше бросается в глаза. При напечатании же моего исследования, расхождение мое с покойным Федором Евгеньевичем, как в методах, так и в выводах, пожалуй, будет замечено и произведет неприятное впечатление на многих, в памяти которых еще живет личность покойного, столь дорогая всем знавшим его.
27 В настоящее время смерть Ф.Е. Корша является, несомненно, наиболее крупным событием в жизни нашей науки, событием, оплакиваемым и обсуждаемым большинством русских филологов. Поэтому всякая статья, касающаяся предмета близкого к тем, которыми занимался покойный, в настоящее время невольно вызывает воспоминание о нем. При таких условиях напечатать статью, идущую вразрез с некоторыми выводами Ф.Е. Корша, сейчас было бы, пожалуй, бестактно, все равно, обойти ли при этом его имя молчанием, или наоборот обсуждать его положения и возражать против них. Мне кажется поэтому, что моей статье лучше появиться позднее, когда пройдет острое чувство горя о постигшей русскую науку утрате, и когда к положениям Ф.Е. Корша опять можно будет отнестись так же объективно, – отделяя отношение к ним от примеси чувства – как это возможно было при жизни его. На основании этих обоих соображений я думаю приступить к обработке своей статьи не раньше начала будущего года. Если Вы и тогда окажете мне содействие и напечатаете мою работу в Известиях Отделения Русского Языка, то я буду чрезвычайно благодарен Вам.
28 Искренно уважающий Вас
29 кн. Н.Трубецкой
30 б/д
31 CПбФ АРАН. Ф.134. Оп. З. Д.1545. Л. 3–4.
32 Многоуважаемый Алексей Александрович!
33 Простите меня, что я долго не отвечал Вам на Ваше любезное письмо. Статью Паасонена, которую Вы упоминаете в Вашем письме, я, к сожалению, прочел уже после того, как мой реферат о мордовском стихосложений был написан. В общем выводы Паасонена мне кажутся неудачными. Совершенно независимо от Паасонена, я тоже пришел к тому заключению, что мордовское стихосложение заимствовано от славян и притом от славян восточных, но я отношу это заимствование к гораздо более древней эпохе. Я считаю, что силлабический размер был свойственен еще общеславянской народной поэзии, и что квантитативно-тоническое стихосложение современной великорусской песни развилось из силлабического в связи с заменой старого слабо-эксспираторного и по преимуществу хроматического ударения сильно-эксспираторным. Силлабический размер в русской народной поэзии мог существовать только до этой замены (ибо необходимым условием для силлабич[еского] стиха является слабое различие ударяемых и неударяемых слогов по эксспираторной силе) и, следовательно, мог проникнуть от русских к мордве только в эту весьма отдаленную эпоху. Что сношения мордвы с восточнославянскими племенами начались еще в то время, когда эти племена имели “музыкальное” (хроматическое) ударение – это доказывается наличностью в мордовском языке славянских слов типа tert, tort, telt, tolt без “полногласия” (напр[имер] морд[овское] орта “ворота”): ведь музыкальные различия ударения на русской почве существовали еще в эпоху возникновения полногласия. – Таким образом, я отношу возникновение мордовского стихосложения к глубокой древности. Вообще против предположения Паасонена о недавнем происхождении мордовской песенной поэзии можно привести очень много, если содержание песен и не особенно древнее, то форма их во всяком случае представляет много архаических черт (параллелизм, наклонность к аллитерации и некоторые стилистические особенности) общефинского происхождения.
34 В общем, статья Паасонена не меняет ничего в моих выводах, но она заставляет меня значительно переработать мою статью, т.к. придется отграничиваться от Паасонена и указывать слабые стороны его аргументации.
35 В изложенном выше Вы легко можете заметить и то расхождение мое со взглядами Федора Евгеньевича Корша, о котором я Вам писал. Для Федора Евгеньевича стихосложение современной великорусской песни было наиболее исконным и уже из него, по его мнению, развился силлабический стих, господствующий в настоящее время у большинства славян. Для меня, наоборот, силлабический стих является общеславянским, а великорусский – новообразованием. Кроме различных соображений общего характера, решающим аргументом является поразительное совпадение мордовского стихосложения с южнославянским. Я не могу объяснить это совпадение иначе, как приняв, что первоначально и великорусское стихосложение было тождественно с современным южнославянским. Ведь мордовское стихосложение не находит себе аналогий ни у других финнов ни у соседних тюрков; следовательно, оно могло быть заимствовано только у русских.
36 Как видите, расхождение с Федором Евгеньевичем получается довольно существенное. Впрочем, м[ожет] б[ыть], я действительно ошибаюсь относительно неблагоприятного впечатления, которое может произвести такое расхождение. Как бы то ни было, сейчас я к сожалению просто не имею достаточно свободного времени, чтобы переработать свое исследование, а перерабатывать придется, особенно в связи с статьею Паасонена. Таким образом, я все же не буду в состоянии прислать Вам свою статью до будущей зимы. M[ожет] б[ыть], к тому времени удастся достать и использовать также и статью Aladár Bán᾿a, о которой говорит Паасонен и которую до окончания войны (или, по крайней мере, до взятия Будапешта!) достать невозможно.
37 Позвольте еще раз поблагодарить Вас за Ваше лестное для меня внимание и любезность.
38 Искренно уважающий Вас
39 кн. Н.Трубецкой
40 8 апреля 1915
41 СПбФ АРАН. Ф.134. Оп. З. Д.1545. Л. 1–2.

References

1. Bán A. A finn – maguar és a szamojénépek irodalma és népköltése. Budapest, 1911. (In Hung.)

2. Gasparov M.L. Ocherk istorii russkogo stikha. Metrika. Ritmika. Rifma. Strofika. Мoscow, Nauka Publ., 1984, 319 p. (In Russ.)

3. Gasparov M.L. Ocherk istorii evropejskogo stikha. Мoscow, Nauka Publ., 1989, 303 p. (In Russ.)

4. Egyetemes irodalomtörténet. Szerk. Gusztáv Heinrich. IV. Ural-altajak és szlavok. Budapest, Franklin-Társulat, 1911, 746 old. (In Hung.)

5. Korsh F. O russkom narodnom stikhoslozhenii. Izvestiia ORIAS, 1896, t. I, kn. 1, pp. 1–45; 1897, t. II, kn. 2, pp. 429–504. (In Russ.)

6. Korsh F.E. Vvedenie v nauku o slovianskom stikhoslozhenii. Stat’i po slavianovedeniiu, pod red. V.I. Lamanskogo. Sankt-Petersburg, tipografiia Imp. Akademii nauk, 1906, vyp. II, pp. 300–378. (In Russ.)

7. Modina E.O. Armas Otto Vajsianen i Robert Lakh – osnovnye aspekty analiza materiala po mordovskomu muzykal’nomu fol’kloru. Sovremennaia nauka: actual’nye problemy teorii i praktiki. Seriia: Poznanie. 2021, no. 8, pp. 17–20. (In Russ.)

8. Paasonen H. Mordvinische Lautlehre. Helsingfors, 1903, 123 p. (in German)

9. Paasonen H. Über den Versbau des mordvinishen Volksliedes. Finnisch-ugrische Forschungen. 10. 1910, pp. 153–192. (in German)

10. Robinson M.A. A.A. Shakhmatov i V.V. Vinogradov. Russkaia rech’, 1985, no. 1, pp. 70–74. (In Russ.)

11. Robinson M.A. A.A. Shakhmatov i molodye uchenye. Russkaia rech’, 1989, no. 5, pp. 86–92. (In Russ.)

12. Robinson M.A. Akademik V.N. Peretts – uchenik i uchitel’. Slavianskij al’manakh 2002. Мoscow, 2003, pp. 178–236. (In Russ.)

13. Robinson M.A. Sud’by akademicheskoj elity: otechestvennoe slavianovedenie (1917 – nachalo 1930-kh godov). Мoscow, Indrik Publ., 2004, 432 p. (In Russ.)

14. Robinson M.A., Sazonova L.I. K rannej nauchnoj biografii B.M. Eikhenbauma. Izvestiia Voronezhskogo gos. pedagog. universiteta, 2014, no. 2 (265), pp. 22–25. (In Russ.)

15. Trubetskoy N.S. Finskaia pesn’ Kulto neito kak perezhivanie jazycheskogo obychaia. Etnograficheskoe obozrenie, 1905, no. 2–3, pp. 231–233. (In Russ.)

16. Trubetskoy N.S. K structure mordovskikh melodij. Trubetskoy N.S. Izbrannye Trudy po filologii. Moscow, Progress Publ., 1987a, pp. 391–406. (In Russ.)

17. Trubetskoy N.S. Mordovskaia fonologicheskaia sistema v sravnenii s russkoj. Trubetskoy N.S. Izbrannye Trudy po filologii. Moscow, Progress Publ., 1987b, pp. 63–66. (In Russ.)

18. Kholshevnikov V.E. Osnovy stikhovedeniia. Russkoe stikhoslozhenie. Posobie dlia studentov filologicheskikh fakul’tetov. Leningrad, izd-vo Leningradskogo universiteta, 1972, izd. 2-e, 167 p. (In Russ.)

19. Shakhmatov A.A. Predislovie. Mordovskij etnograficheskij sbornik: V pril.: Opisanie sela Orkina Sarat. Uezda A.N. Minkha, sost. A.A. Shakhmatov. Sankt-Petersburg, tipografiia Imp. Akademii nauk, pp. I–IX. (In Russ.)

Comments

No posts found

Write a review
Translate