Везде
Names of Memorial Days in the Traditions of Eastern Serbia: Ethnolinguistic Aspect
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
Names of Memorial Days in the Traditions of Eastern Serbia: Ethnolinguistic Aspect
Annotation
PII
S0869544X0023262-1-1
DOI
10.31857/S0869544X0023262-1
Publication type
Article
Status
Published
Authors
Anna Plotnikova 
Occupation: General Researcher
Affiliation: Institute of Slavic studies RAS
Address: Russia, Moscow, 119334, Russia, Moscow, Leninsky prospect, 32A
Edition
Issue 6
Pages
98-107
Abstract

The article examines the terminological vocabulary of one of the stages of funeral and memorial rites, fixed at the border zone of the Slavic and non-Slavic traditions of Eastern Serbia. Rites and customs of the Vlachs (obsolete Rus. Valahi, i.e. Wallachians, Serb. Vlasi), who moved to these territories mainly in the XIX century and currently live in villages that are interspersed with Serbian ones, influenced the Serbian folk tradition. The funeral and memorial rites of the Slavs represent the most conservative area of folk rituals and motivating beliefs and prescriptions, less susceptible to changes linked with both globalization and urbanization, and with the influence of neighboring traditions. Nevertheless, due to the fact that the funeral and memorial rites of the Vlachs are exceptionally bright, rich and representative, the considered ethnic complex of rituals could not but have a tangible impact on the Eastern Serbian rituals and representations associated with the transition to another world. The East Serbian dialect vocabulary largely reflects these processes, which is demonstrated in the article by the example of the lexeme pomana («commeration»), widely used in the dialects of North-Eastern Serbia. Meanwhile, the Serbs still retain the original Slavic archaic vocabulary, reflecting the ancient Slavic ideas about the deceased, his needs and necessities in the “other world”. Various types of sources are involved in the study: lexicographic (explanatory, etymological and dialect dictionaries), ethnographic (descriptions of customs, rituals and representations in certain regions of Eastern Serbia), data from the National Corpus of the Serbian Language and the author's own field ethnolinguistic materials (1997–2021).

Keywords
funeral rites, commemoration, Eastern Serbia, Vlachs, dialect vocabulary, borrowings, cultural tradition.
Acknowledgment
The research was carried out with the financial support of the grant of the Russian Science Foundation № 22-18-00484, https://rscf.ru/project/22-18-00484/
Received
24.11.2022
Date of publication
28.12.2022
Number of purchasers
6
Views
271
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite Download pdf
Additional services access
Additional services for the article
Services benefits
100 RUB / 1.0 SU
Additional services for the issue
Services benefits
970 RUB / 16.0 SU
Additional services for all issues for 2022
Services benefits
4365 RUB / 87.0 SU
1 Северная часть сербско-болгарского пограничья, рассматриваемая в статье, включает такие его регионы, как Ключ, Краина, Црна Река. В настоящей статье особое внимание уделяется сельским районам Неготина, Заечара, Болеваца (входящим в территориальные области Краина и Црна Река). В этих краях проживает смешанное население: чередуются сербские и влашские села, с преобладанием влахов, говорящих на царанском диалекте. Кроме того, для сравнения анализируются материалы из автохтонных сербских сел Тимокской краины в районе Княжеваца – Доня Каменица1 и Равна. Сербские села в районе Болеваца (Руиште, Добруевац, Мирово и Ябланица)2, Княжеваца (Доня Каменица, Равна) были обследованы мною в 2005 и 1997 гг. соответственно. В начале 2021 г. мне также довелось провести виртуальное интервью с жительницей с. Шипиково (община Заечар) Мирой (Мирьяной) Дуйнович по скайпу3 о погребально-поминальных обычаях влахов на сербско-болгарском пограничье. В качестве фона для сопоставления терминологической лексики народной духовной культуры в целом и погребально-похоронной обрядности в частности привлекаются и другие полевые материалы, собранные мной на протяжении последних 25 лет в разных регионах Сербии (1997–2021 гг.).
1. Село Доня Каменица входит в сетку «Малого диалектологического атласа балканских языков», оно было обследовано в рамках работы над атласом в 1997 г. по всем трем программам – лексической, синтаксической, лексической и этнолингвистической, см., например, [16].

2. Экспедиция состоялась в составе команды из Института балканистики под руководством Б. Сикимич, подробнее см. [22. С. 333–348].

3. За организацию встречи благодарю старшего научного сотрудника Кунсткамеры РАН Н.Г. Голант.
2 Зона сербско-болгарского пограничья характеризуется смешением признаков, определяемых как балканизмы (инновации) и славизмы (архаизмы). Это касается всех страт языка: фонетики, грамматики, лексики (подробнее см. [21. С. 267–270]). Применительно к анализируемой тематической сфере погребально-поминальной обрядности данный феномен можно проиллюстрировать на примере двух лексем, используемых в селах рассматриваемого региона. С одной стороны, это широко распространенный здесь романизм pomana «поминки после похорон», известный всем жителям края и в настоящее время все еще осознаваемый как лексический компонент системы поминальной терминологической лексики, обслуживающей обрядность влахов. С другой стороны, распространена исконно славянская лексика – трпеза, погреj, погробина и под. Практически повсеместно известно славянское трпéза и реже софра / совра с внутренней формой ‘стол, застолье’ в том же значении; тогда как на большей территории сербского языкового континуума (западная и центральная части Сербии) употребляется даћа (с внутренней формой ‘давать’), см. карту распределения наименований с данным значением и комментарии [21. С. 590–595].
3 Отмечу при этом, что похоронно-поминальная обрядность представляет собой наиболее консервативный слой обрядовой жизни, поэтому влияние соседних этносов в данном случае наименее выражено. В полевых условиях при сборе лексического и фольклорного материала встречались достаточно однозначные высказывания – например, отвечая на вопрос, как называют покойного, который возвращается после смерти домой и творит бесчинства, в сербском селе Ябланица (Болевацкий край) говорили: «Влахи говорят “морой”, цыгане – “чоканово”, а мы – “вампир”». В том же селе по поводу наименования поминок звучало следующее высказывание: «Сербы называют трпезе, а влахи говорят помане» (соб. зап., 2005). Экстралингвистическая сторона вопроса тут же неизменно уточнялась: влахи, в отличие от сербов (у которых поминальные дни в течение года после смерти отмечаются в первую субботу, на 40 дней, полгода и год), устраивают поминки (стављаjу помане) в течение семи лет. На севере от Княжеваца встречаются смешанные случаи называния обрядовых трапез, посвященных умершему. Так, в с. Равна устраиваемый после похорон обед для участников погребения называется помáна, а трапезы в первую субботу, на 40 дней, в полгода и по исполнении года со дня смерти – трпéза (соб. зап., 1997). По наблюдениям сербского ученого С. Зечевича, много лет занимавшегося похоронно-поминальной обрядностью, в сербских селах на севере от Заечара любая поминальная трапеза в течение первого года после погребения (в день погребения, в первую субботу, на 40 дней и в полгода), называется помана [13. С. 392]. При этом, однако, сербские диалектные словари не содержат лексему помана, поскольку в социуме сохраняется устойчивое представление о том, что это лексема влашского (румынского) происхождения, и в целях разделения сербской и румынской лексики диалектное слово последовательно исключается из лексикографических списков заглавных слов в словарях с территории Сербии4.
4. Отмечу, что при обращении к Национальному корпусу сербского языка определяются контексты из региональных изданий с термином помана, относящиеся к северо-восточной Сербии – >>>> (дата обращения – 15.05.2022).
4 Этимология слова pomană в румынском языке связывается с *mniti (ср. рус. помянуть, серб. помен ‘память; поминовение’ и т.д.), откуда рум. pomeană > pomană [28. С. 444–445], что в сербском языковом пространстве как славизм, разумеется, не осознается5. При этом лексема связывается с представлениями об излишнем изобилии на поминках, их длительностью и разнообразием похоронно-поминальных ритуалов, свойственным влашской народной традиции, о чем свидетельствует выражение влашка помана ‘излишества во время трапезы; большое празднество’, а также противопоставление двух типов пышных торжеств – сербской свадьбы и влашских поминок в присловье српска свадба влашка помана (сербская свадьба – влашская помана) (с. Добруевац, соб. зап., 2005).
5. Вместе с тем, термин помана/pomana в значении ‘поминки’, реже – ‘дар’, ‘задабривание’ известен и на других территориях, сопредельных с румынским лингвистическим пространством или румынскими анклавами: прежде всего – на северо-западе Болгарии (где также проживают влахи, подробнее см. [2; 4; 24]), а также на Карпатах в Черновицкой области, где помана – набор поминальных предметов [25. С. 227].
5 Если обратиться к разветвленной поминальной обрядности влахов, то бросается в глаза богатая трапеза, обилие поминальных хлебов разной формы, ритуалы одаривания гостей в честь умершего и др. Вот как описываются поминки (поманы) после погребения в селе Витовница в Хомоле: «Сорокадневные поминки готовятся следующим образом: определяют, сколько “голов” нужно подготовить для поминок, каждая “голова” означает кипу “бабиц” (поминальных булочек), которых должно быть определенное количество: 44 “бабицы” (маленькие булочки) плюс четыре большие, два хлеба с отверстием и два без отверстия. Когда по умершему делаются (досл. “даются”) сорокадневные поминки, тогда «даются» и умершим в доме ранее: дедушкам, бабушкам, отцу, матери, то же самое готовится и для них. Всем даются 44 штуки “бабиц” плюс четыре, плюс напитки, вино, ракия, соки. Поэтому и называется “влашская помана”, так как расходуются огромные финансовые средства. Кроме того, готовят и сумки, которые наполняют “бабицами”, а также одним большим хлебом, туда же кладут сладости и другие мелочи, сумка должная быть полной, вместе с ней дается и палка, срезанная с куста лесного ореха, предположительно для того, чтобы умерший на “том свете” мог защититься от тех, кому не предназначены эти “поманы”, поминки. Так, ближайшим родственникам и приятелям дают по одной сумке, полной подношений и еды. Поминки в полгода повторяются таким же образом, как и посещение кладбища, и сам ужин, теперь предназначается и торжественная одежда, которую принимает ближайший родственник; одежду кладут на кровать, окуривают на кровати, где лежал покойный до своей смерти. На поминки по случаю года со дня смерти с дома или с ворот умершего убирают знамя, несут его на могилу и прикрепляют к кресту. Так же повторяются “бабицы” и сумки, только теперь помимо еды и подарков, увеличиваются “головы”, готовится громадное число “бабиц”, а гостей приглашают в том же числе. Для одной “поманы” в среднем готовят около 400 “бабиц”, 20 штук больших хлебных булок, плюс кукурузный хлеб, режут большую свинью или овцу, а гости приходят только званые, семья, друзья, и так ужинают» ( >>>> , дата обращения 20.05.2022).
6 Следует кратко остановиться на специфике сакрального содержания описываемого изобилия при угощении гостей в связи с поминанием. Широкое застолье в честь умершего делается в соответствии с представлением о том, что душа на том свете нуждается в еде, питье, а также обогреве и всех тех утехах, которые человека радуют при жизни – уютном интерьере и мебели в помещении, а также в пении, танцах и пр. Не случайно у влахов восточной Сербии известен обрядовый танец в честь умершего, который устраивается в один из годовых поминальных дней – oră de pomană. В этот день все гости одариваются самыми разными вещами, в дом даже покупается мебель «для покойного», которая остается проживающим в доме, но при этом принадлежащей умершему, – очень подробно о феномене снабжения, кормления и увеселения умершего на «том свете» писал П. Драгич в региональном заечарском журнале «Развитак» [9]; эта работа впоследствии часто привлекала внимание ученых-этнографов, описывающих погребально-поминальные обряды самых разных регионов северо-восточной Сербии – сел в округе Неготина [6], Заечара [3. С. 221] и др. Существует и дополнительный важный аспект проведения «поманы» на широкую ногу: повсеместно у влахов бытует идея усиления масштабности поминальных мероприятий, чтобы связь с предками – помощниками в обычной жизни – стала особенно ощутимой для окружающих. В настоящее время родственники умершего положительно относятся к документальной передаче всего действа – фото, видео, которые запечатлевают происходящее как факт, соответствующий установленному по традиции порядку. Наблюдения подобного рода фиксируют многие ученые при полевом обследовании влахов, например: «…стремление, чтобы на “поманах” было как можно больше людей, – на самом деле и есть показатель ее успеха, поскольку присутствующие выступают как своего рода свидетели того, что семья исполнила свой долг по отношению к тем, кто на “том свете”» [6. С. 276].
7 Вторичные словоупотребления обрядового термина pomana могут относиться к задабриванию некоторых вредоносных мифологических персонажей, в том числе – персонифицированных духов болезни (pomana bolilor), змея-дракона халы (pomana halilor)6, обитающих в природе змей и даже дома, где проживает семейство (см., например, [9. С. 77; 10. С. 213]). По сведениям из этнографических источников и полевых данных7, у влахов восточной Сербии выстраивается целая парадигма воображаемых персонажей, которым дается (или оставляется) «помана». Отмечается также «помана раю»8 (в частности, может проводиться в церкви как раздача съестного с зажженными свечами, предназначенными «для рая», в случае если человек умер в отсутствие свечи, подробнее см. [9. С. 78], ср. также [19. С. 37–38]). Во влашских селах восточной Сербии распространен и обычай устраивать поминки при жизни – pomană de viaţa – в том случае, если человек не уверен, что пышный поминальный обряд будет устроен в его честь после смерти. Другие случаи употребления термина касаются календарных «поман», например, у влахов известен масленичный и троицкий поминальный день (pomana alba, букв. ‘белые поминки’, когда предписывается употреблять в пищу продукты только белого цвета, при этом покойному также «посылаются» вода, одежда, музыка, танец и др. [13. С. 395–396]).
6. В терминологических сочетаниях употребляется грамматический дательный падеж, т.е. в данном случае pomana имеет оформленное средствами языка значение дара, подношения задабриваемым духам или сверхъестественным персонажам.

7. Благодарю Н.Г. Голант за устное сообщение об обычае «помана чумы» в селах Халово, Градсково, Мали Ясеновац и Шипиково (община Заечар) и pomana alilor («помана змей-драконов») в Кобишнице под Неготином, где оставляют еду для воображаемых персонажей у источника.

8. П. Скок для румынского raiu ‘рай’ обращает внимание и на второе значение слова, тождественное одариванию гостей на поминках: «2. поминки, то же, что дается при погребении, то же самое, что и pomană» [29. С. 100].
8 Сербы на северо-востоке страны могут использовать лексему в расширительном значении – как специфический обряд, посвященный умершему, в который обязательно вписываются и ритуалы с водой. Так, в статье энциклопедического «Сербского мифологического словаря» заглавное слово ПОМАНА интерпретируется как «обычай в селах северо-восточной Сербии, который устраивается на “Великую среду” около природного источника воды» [15. С. 362], и далее в предметной части статьи в основном описываются многочисленные ритуалы с водой, которые у сербов этой части сербско-болгарского пограничья составляют неотъемлемую часть «поманы», т.е. вместе с лексемой заимствуется и целый ряд характерных для влашской поминальной обрядности деталей. Так, в среду на Страстной неделе ритуал с водой устраивают только те, у кого кто-либо умер в прошедшем году: воду набирают в ручье или реке и выливают ниже по течению со словами: «Это для души N.» В селах окрестностей Неготина на поминки в сорок дней, которые называются помана, девушка из дома умершего обходит 40 соседских домов и приносит воду в память об умершем [15. С. 362] и т.д. Особо выделяется календарная помана в Великий четверг – обряд в селах Хомолья, который сопровождается большим числом обрядовых действий и включает манипуляции с целым рядом ритуальных предметов (выпеченные булочки, сплетенную за один день корзинку, свечи, камешки со дна реки, дощечки, ладан, базилик, ковш), но сводится опять-таки к выливанию воды в источник для умершего, который, по поверьям, испытывает на «том свете» большую жажду [15. С. 362].
9 Ритуалы с водой могут заимствоваться сербами в обрядах, следующих за погребением, которые называются иначе, нежели «помана»: по моим записям (2005 г.) в сербских селах Болевацкого края, трпéза включает богато обставленный ритуальными деталями обряд с передачей воды умершему на «тот свет». В с. Руиште утром в первое воскресенье (и затем каждое воскресенье до 40 дней) идут на кладбище с бутылкой воды, сваренным кофе и ракией, при этом воду не возвращают домой – к деревянному кресту привязывают бутылку с водой и кусочком сахара, перевернув ее, чтобы через сделанное снизу отверстие сладкая вода понемногу капала в изголовье могилы. До 40 дней принято постоянно пополнять бутылку водой, если кто-то из близких или знакомых оказывается на кладбище. По сведениям других информантов из того же села, сумку, в которую кладут бутылку воды, кофе и вино и немного от каждого блюда для поминального обеда после погребения, несут во время похоронной процессии. Все съестное и питье оставляют после погребения на могиле, а затем приносят еду и питье «постоянно», причем особенно регулярно доливают в бутылку воды над гробом, «чтобы он пил, а то, что несут из пищи, тут же и едят, чтобы он ел» (Олга Миличевич, 1938 г.р., соб. зап., 2005).
10 Возвращаясь к лексическому обозначению поминальных застолий, следует отметить, что в сербских селах Княжевацкого округа обнаруживается лексика, мотивированная древними представлениями о душе на «том свете», которые имеют явное сходство с соответствующими фрагментами романской культуры. Это, прежде всего, касается термина погреj (< *grěti), который в княжевацких селах обозначает и поминки после захоронения, и поминки в течение всего первого года, отсылая нас к архаическим верованиям о нуждах души в загробном мире, требующей обогрева и пищи: в.-серб. княжевац. погреj ‘поминки после захоронения’, ‘поминки в субботу после погребения’, ‘поминки на 40-й день’, ‘поминки в полгода после смерти’, ‘поминки по истечении года’(с. Доня Каменица, соб. зап., 1997). Термин погреj находим и в «Словаре тимокского говора» Я. Динича: «погрéj м даћа, подушjе. – На Слободáна jучéр давáли погрéj» (поминки, проводы. – Слободану вчера давали «погрей») [7. С. 206]. В объемном Дополнении к словарю можно обнаружить синоним: погрóбина «еда и напитки которые даются за упокой души умершего» [8. С. 496]. Если основой мотивации первой лексемы можно считать верования о необходимости давать в первый год после проводов тепло и пищу душе, которая пребывает на том свете, то второй термин ассоциируется с поминальным угощением непосредственно после похорон (закапывания гроба в могилу); впрочем, в словаре Динича не уточняется, является ли погробина поминальной трапезой только после похорон покойного или же в течение всего первого года поминовения. Как бы то ни было, термин погреj до сих пор пока в других местах восточной Сербии не встретился, но его связь с *grěti9 (замечу, что на поминальных трапезах славян пища должна была быть теплой, поскольку, по поверьям, души покойных питаются паром)10 представляется убедительной особенно в свете повсеместно распространенной в восточной Сербии идеи о необходимости «греть покойников», основанной на древнем славянском веровании в то, что на «том свете» царит холод и души нуждаются в тепле и обогреве, особенно после зимнего периода (см. [1. С. 543]). Поверье известно как в восточной Сербии, так и у болгар в Подунавье, а также у сербов Баната и на румынском побережье Дуная в сербском селе Свиница [14. С. 86–87].
9. Семантическую реконструкцию данного диалектного термина могут связывать и с *grebti (ср., например, болг. гребá, означающее не только ‘черпать’, но и ‘рыть, копать’; рус. гроб, погребение и под.), учитывая также значительное число лексем, связанных с похоронно-погребальной сферой в сербском литературном языке: гроб ‘могила’ [23. С. 215], погреб ‘похороны’ с соответствующими производными: погребни ‘похоронный’, погребник ‘официальное лицо, осуществляющее похороны’, ‘могильщик’, ‘участник похорон, несущий гроб’, ‘священник на похоронах’, погребнина ‘плата за похороны’ и др. [23. С. 930].

10. Это представление фиксируется, прежде всего, у восточных славян [20. С. 151].
11 Более распространена в восточной Сербии лексема подушjе (и ряд словообразовательных вариантов: задушjе, задуша и под.), внутренняя форма которой связана с идеей посмертного существования души вне тела (однако с теми же потребностями, что и при жизни присущи человеку)11. Дериваты от серб. душа в значении ‘поминки в течение года после смерти человека’ фиксируются в разных регионах проживания сербов в Хорватии и Боснии (см. [21. С. 593]), а также на территории западной, южной и восточной Сербии: подушjе ‘поминальная трапеза в течение первого года после смерти’ (Шумадия) [17. С. 344], (Хомолье) [18. С. 594], подушjе ‘поминальная трапеза в первую субботу после смерти’ (регион Неготина) [19. С. 34–35], задуша ‘поминальная трапеза’ (с. Церница, р-н Гниланя, Косово, зап. Б. Сикимич) и т.д.12 При этом по форме диалектное слово отличается от обозначения задушница – календарных поминок, приуроченных к весенним, летним и осенним праздникам, у сербов; этот обрядовый термин известен не только по всей Сербии, но и шире у балканских славян – болгар и македонцев (см. карту с комментариями в [21. С. 604–612])13.
11. Ср. также аналогичные выводы С. Зечевича в «Вестнике этнографического музея», где он описывает похоронно-поминальные традиции в регионах Краины и Ключа [11. С. 48–50], окрестностях Бора [12. С. 153] и других восточносербских областях.

12. Логичным продолжением широкого распространения термина подушjе как обозначения поминальной трапезы можно считать включение слова в «Словарь сербского языка» 2011 г., во втором и третьем значениях соответственно: «обрядовое пиршество в память о покойном, поминки» и «еда и питье, которым угощают на поминках, и оставляют на могиле после похорон или поминок» [23. С. 940], в отличие от термина задушjе, который трактуется в словаре двояко: и как синоним «подушья» в значении ‘поминки’, и как «дар (для спасения собственной души)» [23. С. 374].

13. Иногда может встретиться термин задужбина (Воеводина [5. С. 58], Скопска Котлина в Республике Северная Македония [26. С. 460]), что наводит на мысль о семантической контаминации с задужбина в основном значении ‘вложение средств в значимое для народа дело (церковь, здание и пр.)’, подробнее анализ сербской лексемы задужбина и ее связи с погребальной и поминальной сферой см. [27. С. 385–387, 390–399, 403].
12 Таким образом, диалектная терминологическая лексика, бытующая на северо-востоке Сербии и обозначающая поминки в течение первого года после погребения, включает как славизмы, так и романизмы. Имеющий широкое распространение термин помана сербами не осознается как этимологический славизм и прочно связывается с культурой влахов, проживающих по соседству. При этом обнаруживается лексика, отражающая архаические представления о покойном и его пребывании на «том свете», типологически родственные романской культуре. Так, термин погреj, обозначающий в княжевацких селах поминки как после захоронения, так и последующие – в течение первого года после смерти, свидетельствует о древних верованиях, связанных с потребностями души в обогреве и пище в загробном мире. Распространенная в восточной Сербии лексема подушjе (и ее словообразовательные варианты от производного душа) вербализирует идею посмертного существования души, которая испытывает те же нужды, что и человек при жизни. С этой точки зрения наименования трпеза или софра (совра), даћа могут рассматриваться в свете архаических представлений о воздаянии необходимых для души покойного на «том свете» воды и питья. При этом снедь и питье, употребленные в пищу гостями, подарки от хозяев и другие блага для пришедших на поминки осознаются как дар самому умершему.

References

1. Agapkina T.A., Vinogradova L.N. «Gret’ pokoinikov». Slavianskije drevnosti: Etnolingvisticheskii slovar’, ed. N.I. Tolstoy. V. 1. Moscow, Mezhdunarodnyje otnosheniia Publ., 1995, pp. 543–544. (In Russ.)

2. Anastasova E. Naial se kato vlah na pomana (Oshte vednŭzh za pomana za zhiv). Severozapadna Bŭlgariia: obshtnosti, traditsii, identichnost. Regionalni prouchvaniia na bŭlgarskiia folklor. Sofia, Akad. izd. Publ., 2002, vol. 4, pp. 60–64. (In Bulg.)

3. Antić S. Četrdesetodnevna pomana u selu Gamzigrad. Etno-kulturološki zbornik. Svrljig: Etno-kulturološka radionica Publ., 1995, knj. 1, pp. 221–224. (In Serb.)

4. Bizeranova S. Issledovanije pogrebal’noi obriadnosti bolgar i vlakhov. Vratca, Aleksprint Publ., 2013. 544 p. (In Russ.)

5. Bosić M. Osnovne odlike običaja životnog ciklusa Srba u Vojvodini. Etnički i etnokulturni kontakti u panonsko-karpatskom prostoru. Beograd, Etnografski institut SANU Publ., 1997, pp. 55–65. (In Serb.)

6. Bratić D. Posmrtni ritual. Glasnik Etnografskog muzeja u Beogradu. Beograd, 1993, Knj. 57, pp. 275–282. (In Serb.)

7. Dinić J. Rečnik timočkog govora. Srpski dijalektološki zbornik. 1988, knj. 34, pp. 7–335. (In Serb.)

8. Dinić J. Rečnik timočkog govora (dodatak). Srpski dijalektološki zbornik. 1990, knj. 36, pp. 1–208. (In Serb.)

9. Dragić M. Sistem pomana i kult zagrobnog života kod stanovništva vlaškog govora istočne Srbije. Razvitak, 1975, no. 2. Zaječar, pp. 70–79. (In Serb.)

10. Đokić D. Lečenje bolesti koje izazivaju demonska bića u Zviždu. Za zdravlje. Iz istorije narodne medicine i zdravstvene kulture. Zaječar, Narodni muzej Publ., 2000, knj. 7, pp. 211–215. (In Serb.)

11. Filipović M. Običaji i verovanja u Skopskoj Kotlini. Srpski etnografski zbornik. Beograd, 1939, knj. 54, pp. 277–566. (In Serb.)

12. Iakushkina Je.I. “Dobroie delo” v iazyke i kul’ture balkanskikh slavian. Doklady rossiiskikh uchonykh. IX congress po izucheniiu stran iugo-vostochnoi Ievropy. SPb., Nauka Publ., 2004, pp. 384–406. (In Russ.)

13. Kulišić Š., Petrović P.Ž., Pantelić N. Srpski mitološki rečnik. Beograd, Etnografski institut SANU Publ., 1998. 484 p. (In Serb.)

14. Malyi dialektologicheskii atlas balkanskikh iazykov. Seriia leksicheskaia. T. 1: Leksika dukhovnoi kul’tury, ed. A.N. Sobolev. München, Biblion Verlag Publ., 2005. 432 p. (In Russ.)

15. Milićević M. Život Srba seljaka. Beograd, Prosveta Publ., 1984. (In Serb.)

16. Milosavljević S. Srpski narodni običaji iz sreza Homoljskog. Srpski etnografski zbornik. Beograd, 1913, knj. 19, pp. 1–442. (In Serb.)

17. Pantić Z. Posmrtni običaji u Štubiku kod Negotina. Raskovnik. № 75–76. Beograd, 1994, pp. 32–38. (In Serb.)

18. Plotnikova A.A. Dusha. Slavianskaia mifologiia. Moscow, Mezhdunarodnyie otnosheniia Publ., 2002, pp. 150–151. (In Russ.)

19. Plotnikova A.A. Etnolingvisticheskaia geografiia Iuzhnoi Slavii. Moscow, Indrik Publ., 2004, 768 p. (In Russ.)

20. Plotnikova A. A. Iuzhnyje slaviane v balkanskom i obshcheslavianskom kontekste: Etnolingvisticheskije ocherki. Moscow, Institute of Slavic Studies RAS Publ., 2013, 384 p. (In Russ.)

21. Rečnik srpskogo jezika. Novi Sad: Biblioteka Matice Srpske Publ., 2011. (In Serb.)

22. Sedakova I.A. Issledovanije pogrebal’noi obriadnosti bolgar i vlakhov (v svete razvitiia etnografii Bolgarii). Slavianskii al’manakh, Moscow, 2016, no. 1–2, pp. 409–416. (In Russ.)

23. Sedakova O.A. Poetika obriada. Pogrebal’naia obriadnost’ vostochnykh i iuzhnykh slavian. Moscow, Indrik Publ., 2004, 320 p. (In Russ.)

24. Skok P. Etimologijski rječnik hrvatskoga ili srpskoga jezika. Zagreb, Jugoslav. acad. znanosti i umjetnosti Publ., 1972, vol. 2, 700 p. (In Croat.)

25. Skok P. Etimologijski rječnik hrvatskoga ili srpskoga jezika. Zagreb, Jugoslav. acad. znanosti i umjetnosti Publ., 1973, vol. 3, 703 p. (In Croat.)

26. Zečević S. Kult mrtvih i samrtni običaji u okolini Bora. Glasnik Etnografskog muzeja u Beogradu. Beograd, 1975, knj. 38, pp. 147–169. (In Serb.)

27. Zečević S. Kult mrtvih kod Srba. Beograd, Vuk Karadžić Publ.,1982. (In Serb.)

28. Zečević S. Samrtni ritual i neki oblici kulta mrtvih u stanovništva vlaškog govornog jezika Krajine i Ključa. Glasnik Etnografskog muzeja u Beogradu. Beograd, 1967, knj. 30, pp. 47–78. (In Serb.)

29. Zečević S. Samrtni običaji u okolini Zaječara. Glasnik Etnografskog muzeja u Beogradu. Beograd, 1978, knj. 42, pp. 383–398. (In Serb.)

Comments

No posts found

Write a review
Translate