В недавней статье мы с соавторами (Е.Л. Березович и О.Д. Суриковой) предприняли исследование имени <em>Скоропея</em> и его вариантов в восточнославянских заговорах от укуса змеи [1]. Одним из первых итогов нашей работы стало понимание того, что это имя собственное функционирует почти исключительно в составе заговоров от укуса змеи на обширных территориях, охватывающих западно- и южнорусские, восточнобелорусские и восточноукраинские регионы, и гораздо реже в других местах.

Пытаясь понять, откуда взялось у восточных славян слово <em>Скоропея</em> (в сочетании <em>змея </em><em>Скоропея</em>) и близкие ей, мы обратили внимание на то, что в переводных и оригинальных русских письменных текстах регулярно фиксируется пара слов<em> змия </em>и<em> </em><em>скоропия</em><em> </em>(с вариантами), где <em>скоропия</em><em>/</em><em>скорпия</em><em> </em>означало ядовитое насекомое, скорпиона¹, и эти два слова выступают как своеобразный бином. Стало ясно, что первоисточником проникновения этого слова в фольклорную культуру был фрагмент Евангелия от Луки, в котором Иисус Христос объясняет апостолам, почему злые духи повинуются им, – потому что Он дал своим ученикам власть над злыми силами: «Се дахъ вамъ власть настѫпати на змиѩ и скорпиѩ и вьсѫ силѫ врагѹ» (Остромирово Евангелие. Л. 232)²; «Се даю вамъ власть настүпати на ѕмїа и на скорпіѧ, и на всю силү вражїю»³ (Геннадиевская Библия); «Се даю вамъ власть настүпати на ѕмїю и на скорпію, и на всю силү вражїю» (Острожская Библия, л. ч҃д)⁴ (Лк 10:19). Очевидно, что в этом контексте «змии и скорпионы» понимались символически как воплощение сил зла и дьявола.

Эти строки Евангелия от Луки входят в 51-е зачало (Возвращение 70 Апостолов и речь Господа по сему случаю) и читаются на литургии в дни святых апостолов, святых небесных бесплотных Сил и священномучеников, а также в субботу 27-й седмицы по Пятидесятнице. Тот же фрагмент вошел в Слово Григория Богослова на Святое Крещение: «и похож(д)у верхү ѕмїи и скорпїа, Тр(ои)цею ѡгражденъ», в Житие Иоанна Кладезника (под 11 апреля)⁵ и в другие тексты русской письменности XI–XVII вв.

Мы предположили, что в основу многочисленных наименований (имен собственных) змей типа <em>змея </em><em>Скоропея</em> и т.п. в восточнославянских заговорах от укуса лег именно бином <em>змий и </em><em>скорпий</em> / <em>змия и </em><em>скорпия</em>. При этом апеллятив «змея» обозначал класс животных, а непрозрачное и скорее всего непонятное носителю традиции «скоропия/скорпия» постепенно превратилось в имя собственное и стало в заговорах источником целой череды вариантов на территории названной выше зоны русско-белорусско-украинского Поднепровья.

Севернорусскую традицию в опубликованной работе мы затронули лишь вскользь, поскольку заговоры от укуса змей здесь распространены мало (а если они и есть, то представлены сюжетами, в которых имена собственные встречаются редко). В настоящей статье мне бы хотелось восполнить этот пробел, привлечь дополнительные материалы и установить, как именно ведет себя словосочетание <em>змия и </em><em>скорпия</em> в севернорусской заговорной традиции.

На Русском Севере бином фиксируется в основном в рукописных пастушеских «отпусках» (<em>отпуск, обход, огород, статья, стадная</em> и др.). Отпуск – это севернорусский ритуал, состоящий из ряда магических действий и совершаемый пастухом при первом весеннем выгоне скота⁶. Цель ритуала – «оградить скот от нападения хищников, сделать так, чтобы животные не терялись во время пастьбы. Это тем более важно, что в качестве поскотины – пастбища – использовались леса […]⁷» [6. C. 232]. То же название носил пространный обережный рукописный текст, наличие которого у пастуха свидетельствовало о его высоком статусе и авторитете и считалось гарантией безопасного выпаса стада в течение сезона. Отпуски, или обходы, состояли из нескольких фрагментов (которые могли функционировать самостоятельно, в виде устных пастушеских заговоров). Среди списков отпусков были выявлены две основные редакции: Отпуск I (подробнее см. [2]) и Отпуск II (подробнее см. [4]); бином «змия и скорпия» упоминается в списках обеих, но более часто в списках Отпуска I.

Отдельные фрагменты отпуска, имевшие каждый свою закрепку в виде «аминя», содержали обращение к святым, просьбу защитить скотину от зверей и колдунов, окружить ее каменной стеной или железным тыном, сделать так, чтобы скотину не видели лесные звери. В отпуск входили также некоторые «инструкции» для стада, такие как пастись вместе, в определенных местах, вовремя возвращаться и слушаться пастуха [2. C. 156]. Некоторые из фрагментов отпуска и «инструкций» включали в свой состав перечень естественных природных недругов скотины, и прежде всего диких зверей, в ряду которых появлялся интересующий нас бином <em>змия и </em><em>скорпия</em>, понимаемый, как и в молитве ап. Павла, буквально.

В моем распоряжении имеется 20 списков отпуска (и несколько оберегов, воспроизводящих отдельные его части), в которых не менее 65 раз упоминаются <em>змия и </em><em>скорпия</em><em> / змия </em><em>скорпия</em><em>,</em> причем, как уже говорилось, распределяется бином между текстами двух редакций крайне неравномерно. Показательно в этом отношении сравнение трех самых старых (из датированных) списков в коллекции: если в списке отпуска из Музейного собр. РГБ второй половины XVIII в.⁸ это словосочетание встречается 12 раз (Отпуск I), а в списке из северодвинской рукописи [2] конца XVIII – начала XIX в. (Отпуск I) – 16, то в списке Отпуска II конца XVIII в. – только два раза [4. C. 238, 239].

Основной сюжетный контекст бинома – в рамках обращения к святым с просьбой поставить преграду или ограду, запереть ворота или просто укрыть скотину от диких зверей, в числе которых будут и <em>змии </em><em>скорпии</em> (<em>чтобы не ходила в мою поскотину никакая</em>;<em> заприте врата от</em>;<em> чтобы не бывать в моей поскотине никакой</em>;<em> чтобы мой скот казался пеньем и </em><em>колодьем</em><em> и </em><em>каменем</em><em> всякому зверю</em> и т. д.). Вот пример такого типичного для бинома контекста: «Постави, Господи, около меня, раба Божия имярек, и около подскотины моея, и около скота моего, милово крестьянсково живота, и около всякие живущие доморощеные скотины и купленые, и около комолые и рохатые, и около быков холостых, и около быков порозов, и около малых телков и подтелков тын медян и железен и булатен, стену каменную со всех четырех сторон, от земли до неба, от востока и до запада, от лета и до сивера за тритцат(ь) за три версты и за тритца(ть) сажен в глубину в землю <em>от </em><em>чернаго</em><em> зверя широколоба, от </em><em>насылочнаго</em><em> и от </em><em>опрокидня</em><em>, и от </em><em>перехожево</em><em>, и </em><em>пакосника</em><em>, и от волка </em><em>рыскучево</em><em>, и от волчицы, и от рыси, и </em><em>росомаги,и</em><em> от </em><em>всякия</em><em> змеи </em><em>скорпи</em>, и от всякаго злаго лихово человека […]»⁹.

Один раз мне встретилось упоминание «змии и скорпии» как ипостаси оборотня, наводящего страх на скотину: «Станет кто портить и урочить меня, раба Божия (имярек), всю мою любимую животину и всякую животину шерстию домошерстную, или зверя напущати, <em>или зверем оборачиваться: волком </em><em>рыскучим</em><em> и волчицею, и </em><em>широколапым</em><em> медведем, и медведицею, и всякой змеею, и </em><em>скорпиею</em><em>, и </em><em>обворотнем</em><em>, перехожим пакостником, и </em><em>ползухою</em><em>, и всякой гадиною</em>, тому бы человеку очи вон выворотило, язык бы вон вырвало […]»¹⁰.

За пределами отпусков, в пастушеских заговорах (устных и рукописных), наименование <em>змия</em><em> </em><em>скорпия</em>, по имеющимся сведениям, отмечается крайне редко, но зато в таких случаях сюжетный контекст может быть более разнообразным. Так, в рукописи из Сольвычегодского у. Вологодской губ. бином в составе пастушеского заговора, читаемого «от лесных зверей», входит в состав формулы невозможного: «И как тебе, лютому зверю медведю, волку и всякому зверю, <em>змие</em><em>, </em><em>скорпие</em><em>,</em> с края на край земли не переходить и кругом моря с края, с края на край пены не пересмотреть, и в темном лесу древа не пересмотреть, [так] и не видать не в лугах, ни в лесу скота моего ни утром рано, ни вечером поздно, ни днем, ни ночью, ни на всякий час»¹¹.

Теперь несколько слов о ближайшем текстовом окружении бинома в списках отпусков. В большинстве случаев упоминанию <em>змии </em><em>скорпии</em> предшествует, как я уже говорила, перечень диких зверей, довольно однотипный. Этот перечень естественных врагов (включающий чаще всего медведя, волка, рысь и росомаху, т.е. зверей, реально опасных для скотины в лесу), на мой взгляд, стал своеобразным триггером, который способствовал проникновению бинома в текст отпуска.

Входит в этот перечень также упоминание о людях, приносящих беду и причиняющих вред скотине, разного рода колдунах вроде <em>насылочного</em><em> </em><em>опрокидня</em><em> </em>(насланного оборотня), <em>перехожего пакостника </em>(того, кто сбивает с пути, переходя дорогу): «[…] от черного зверя, от серого зверя, широколапого медведя и прокидня, насылочного пакостника, перехожего волка и волчихи, красной лисицы, черныя соболихи, от рыся и росомахи, и <em>от всякой змеи и </em><em>скорпии</em><em> </em>[…]»¹², а заключают его <em>всякий злой и лихой человек </em>(Отпуск I)<em>, всякий человек </em><em>порчельник</em><em> и </em><em>пыточник</em><em> </em>(Отпуск II)<em>, всякие отпадшие силы</em> (Отпуск II) и др. По общему смыслу эти наименования ассоциируются со <em>всей силой вражьей</em>, которая следует за <em>змией</em><em> и </em><em>скорпией</em> в цитате из Лк 10:19 («наступати на змию и скорпию и всю силу вражью»). Конечно, невозможно возводить наименования вроде <em>всякого злого и лихого человека</em> непосредственно к этой цитате, но некоторые фрагменты отпусков, использующие те же слова, что и в цитате – <em>сила </em>и <em>вражий</em>, с ней тем не менее перекликаются: «[…] помилуй меня […] и весь милый христианский благословенный живо рогатый скот […] от чернаго медведя, от медведицы и <em>от лютой змеи </em><em>Скоропия</em> и от падежу, и от постреку, <em>и от злого </em><em>вражия</em><em> </em><em>навождения</em>¹³; […] <em>и от всякой змии </em><em>скорпии</em>, и от всякаго злаго и лихаго человека, пытощика и порчелника, от пострелу и падежу, и от поветрия, <em>и от </em><em>всякия</em><em> </em><em>отпадшия</em><em> силы, и от вся[</em><em>каго</em><em>] </em><em>дьяволскаго</em><em> </em><em>нечистаго</em><em> духа</em> […]» ([4. C. 238], конец XVIII в.; Архангельская губ. Пудожский у.)

В некоторых списках вслед за упоминанием бинома <em>змия и </em><em>скорпия</em> перечень животных не прерывается, а продолжается за счет персонажей класса гадов (ср. ниже с заклинанием св. Трифона): «[…] всю мою животину, милой крестьянской живот, станет кто портить, и Михайла архангел со всею небесною силою сойдет и разошлет на все 4 стороны, велит тех перехожих пакостников и обворотнев, и всякого зверя, и всякого рыкучево, и волчицу, и широколапого медведя, и медведицу, <em>и всякую змию </em><em>скорпию</em><em>, </em><em>лягуху</em><em>, и всякую гадину, мухи и другие, </em>бить ангелам, архангелам 3-мя тысяч прутьями железными до скончания жизни […]»¹⁴ (Олонецкая губ.).

Пастушеские отпуски получили широкое распространение на севере Европейской России – в Архангельской, Олонецкой, Вологодской, Новгородской, Псковской и Костромской губерниях, однако, как полагали Бобров и Финченко, первоначальным ареалом их распространения были Олонецкая и Архангельская губернии, что подтверждается формированием основного лексического состава отпусков из диалектов этих регионов [2. C. 164]. Интересующее меня наименование <em>змия и </em><em>скорпия</em><em> </em>обнаруживается чаще именно в списках из Олонецкой и Архангельской губернии, с редкими «заходами» на соседние территории. Но чаще в списках отпусков XIX – начала ХХ в. с территорий Санкт-Петербургской, Новгородской и Вологодской губернии на месте словосочетания <em>змия</em><em> </em><em>скорпия</em> стоят иные, более понятные для носителей традиции: «[…] чтобы не видать бы меня… и стада моего… всякому гаду земному ползучему […]»¹⁵ (Псковская губ.); <em>от </em><em>всякаго</em><em> змея </em><em>летящаго</em><em> и </em><em>ползающаго</em>¹⁶ (Вологодская губ.); <em>от змеи и от всякого зверя</em>¹⁷ (Новгородская губ.) и т.д.

В более поздних списках ХХ в. (преимущественно 1920–1930-х годов) также можно наблюдать замену бинома <em>змия и </em><em>скорпия</em><em> </em>иными, семантически прозрачными характеристиками и описательными наименованиями: «[…] <em>от </em><em>поползучего</em><em> гада</em>¹⁸ (Прионежский р-н Респ. Карелия); […] <em>от змии, от вредной ползучей гадины</em>¹⁹ (Архангельская обл. Беломорский р-н); […] <em>Отъ</em><em> </em><em>розсомахи</em><em> </em><em>рыскучiе</em><em> и </em><em>широколапыя</em><em> и </em><em>отъ</em><em> </em><em>всякаго</em><em> </em><em>змiя</em><em> </em><em>Летающаго</em><em>, и </em><em>отъ</em><em> </em><em>завистливаго</em><em>, кудесника</em>²⁰ (Архангельская обл., Каргопольский р-н); […] <em>Отъ</em><em> </em><em>Змiя</em><em> </em><em>ползающаго</em><em>, и </em><em>Отъ</em><em> </em><em>всякаго</em><em> Гада, </em><em>морскаго</em><em>, </em><em>Летающаго</em>»²¹<em> </em>(Архангельская обл., Каргопольский р-н).

Хотелось бы остановиться еще на одном моменте. Довольно часто на месте <em>змии</em><em> </em><em>скорпии</em><em> </em>в отпусках появляется сочетание <em>змей скорпион</em>, причем эта традиция идет с самых ранних списков первой четверти XVIII в. и вплоть до ХХ в.: «[…] охрани и загради с Сыном Своим и Богом нашим мой милой скот крестьянской живот от широколапого медведя, от пакостника волка, от лисицы рыскучей, <em>от скорпиона, от змея,</em> от подежа и всякаго рода разношерстных зверей и всякаго нечистого духа и всякаго пришельца»²² (перая четверть XVIII в.); «Сохрани, Господи, от зверей черных, бурых и серых, широколоба медведя и медведицы […] <em>от змея скорпиона</em>, от черныя змеи подколодныя, от пестрыя подколодныя, от пестрыя подкаменныя, от разнопятыя змеи подцветошныя, от ползучаго гада […]²³; от волка и волчицы, от медведя и медведицы, от прокидня, от лисицы рыскучей, <em>от всякого скорпиона</em>, от пострела и падежу, от повитерья и всякого диавольского и нечистого духа»²⁴ (Прионежский р-н Республика Карелия).

Замечу, что Словарь русского языка XI–XVII вв. слова <em>скорпион</em> не фиксирует (это значение передается словами <em>скор(о)</em><em>пий</em>, <em>скорпия</em>), в Словаре же церковнославянского и русского языка 1847 г. оно имеет значение «ядовитое насекомое»²⁵. По-видимому, XVIII век, которым датируются первые отпуски, можно также считать временем появления слова <em>скорпион</em> в языке русских рукописей.

Таковы, на мой взгляд, ключевые аспекты бытования бинома <em>змия</em><em> </em><em>скорпия</em> в севернорусских пастушеских отпусках. Помимо них бином редко и, кажется, довольно случайно попадает в другие функциональные группы заговоров, также по преимуществу рукописных.

Прежде всего это любовные заговоры: в них <em>змия </em><em>скоропия</em> (<em>змий </em><em>скоропий</em>) предстает как зооморфный персонаж, своего рода инструмент любовной магии, с помощью которого можно иссушить сердце любимого и поселить в нем тоску: «На море окияне, на острове на Буяне лежит бел камень, на том белу каменю лежит бел заяц и к тому заицу приползают <em>три змеи</em><em>скоропии</em>, щиплют зайца за белое сердце. Как тому зайцу тошно, так бы было тошно рабе по мне, рабу Божию […]»²⁶; «Пойду я (такой-то), не благословясь, не перекрестясь, из избы не дверьми, а в дымное окошко, со двора – в подворотницу, и выйду я на зеленыё луга и встану на запад лицём, на восток хребтом. Вижу: из востоцной стороны литит <em>змий </em><em>Скоропий</em>, я и спрашиваю ево: – Куды жо ты, змий Скоропий, политев? – Я, – гыт, – политев за синиё моря, за дикие острова сушить и крушить земли подораной, травы подкошенной. Я помолюсь и покорюсь змию Скоропию: Полити, змий Скоропий, в экое-то семейство и вкоснись в душу красной девицы (такой-то), суши и круши сто семьдесят един сустав и сто семьдесят едину жилу, суши и круши ее ретивое сердцё, штобы она не могла не жить, не быть без меня (такого-то) […]»²⁷ (Вологодская губ. Вельский у.); «Ползи, <em>змея-</em><em>скоропея</em>, до рабы Божьей имярек, ужаль ее в ретивое сердце огненным жалом. Чтобы сердце ее заболело, огнем загорело […]»²⁸ (Юж. Урал).

Подобные примеры обнаруживаются в фольклорной традиции с XVIII в. и вплоть до поздних записей. Змея, истощающая сердце человека, – образ, довольно типичный для народной лирики и заговоров: вспомним, змею, сосущую или грызущую сердце; змею, лежащую под сердцем, и других, с той лишь разницей, что в приведенных выше примерах змея выступает как персонифицированная сущность – прежде всего благодаря аналогу имени собственного, функцию которого берет на себя второе слово бинома (<em>скоропия</em><em>, </em><em>скоропий</em>).

На Русский Север совсем в небольшом количестве проникали и заговоры от укуса змеи, основанные на мотиве мифологического центра, в котором находилась главная змея; к ней обращался потерпевший с просьбой о помощи: «На море на Окияне, на высоком на кургане, стоит дуб Маревской. Под тем дубом Маревским лежит руно, овечья шерсть – черная, серая, пестрая. Под тем руном лежит <em>змея </em><em>Скорпия</em><em>, всем змеям царица</em>»²⁹ (рукопись из Вологодской губ.).

Последнее, о чем хотелось бы сказать несколько слов, – это варьирование исследуемого бинома в севернорусской заговорной традиции. Как было отмечено, в традиционных заговорах от укуса змеи, распространенных на территории русско-белорусско-украинского Поднепровья, «имя <em>Скоропея</em><em> </em>в заговорных текстах обнаруживает широчайший диапазон варьирования – такой мощный, что некоторые обозначения змей, занимающие разные полюса шкалы вариантности, не имеют никаких формальных точек пересечения» [1. C. 312]. Однако в севернорусской традиции ситуация сложилась иначе.

Если присмотреться к приведенным выше переводам Евангелия от Луки, то видно, что даже в них имеются различия в написании бинома, хотя они и ограничиваются колебаниями в грамматическом роде (<em>змия</em> и <em>скорпия</em>, <em>змий</em> и <em>скорпий</em>); те же различия отражены в словаре XI–XVII вв. (<em>скорпий</em><em>, </em><em>скоропий</em><em> – </em><em>скорпия</em><em>, </em><em>скоропия</em> и др.). Немногим дальше этого ушла севернорусская заговорная традиция: здесь присутствуют исключительно формы жен. р.: <em>зми</em><em>(е)я (и) </em><em>скорпия</em>, преимущественно ед. ч., хотя встречается и мн. ч.: <em>змии </em><em>скорпии</em>. Само же слово <em>скорпия</em> либо усекается за счет финали: <em>змия </em><em>скорпь</em>, либо удлиняется за счет формы с проясненным редуцированным гласным: <em>змия </em><em>скоръпия</em><em>,</em><em> змия </em><em>скоропия</em>, <em>змий </em><em>скоропий</em>. В поздних текстах 1920–1930-х годов бином <em>змия </em><em>скорпия</em>, сохраняя свою позицию в перечне зверей и других врагов, искажается порой до неузнаваемости (<em>скорп</em><em>-</em><em>,</em><em> </em><em>скорт</em><em>-</em>): «[…] насильный пакосник, волк и <em>всякий зверь, и </em><em>скортонь</em><em>, и всякий злой лиходей </em>[…] от всякого черного зверя широколапого – медведя и медведицы […] от волка, рыскучей волчицы и росомахи, и всякого злого человека, <em>от змеи-</em><em>искорти</em>, и чтобы они не входили в мою поскотину»³⁰ (Архангельская обл. Беломорский р-н).

Единственное семантическое варьирование, которое обнаруживается в севернорусских заговорах, обусловлено заменой корневого <em>п</em> на <em>б </em>в слове <em>скорпия</em>: «И вы запирайте и замыкайте тридевять булатныя ворота тредесятью булатными замками […] от чернаго, зверя широколапа, от насылнаго и опрокидна, и от перехожаго, и пакосника, и от волка рыскучаго, и от волчицы, и <em>от </em><em>всякия</em><em> змии </em><em>скорбии</em>, и от всякаго злаго и лихаго человека […]» [2. C. 137].

В результате такой замены <em>скорпия</em><em> </em><em>></em> <em>скорбия</em>, <em>скорпь</em><em> </em><em>></em> <em>скорбь. </em>Этот вариант основан на народной этимологии, сближающей <em>скорпия</em><em>, </em><em>скорпь</em> со <em>скорбь. </em>Возможность такого сближения обусловлена, как мне видится, тем, что в русских заговорах слова на <em>скорб</em><em>-</em> – <em>скорбь</em><em>:</em><em> </em>(о. -рус.)<em>, </em><em>скорбость</em><em> </em>(вологод.), <em>скорбень</em> (олонец.), <em>прискорбье, прискорбность </em>(архангел.) ‘болезнь, тяжелый недуг’, а также <em>скорбеть </em>‘болеть’ и <em>скорбный</em> (как эпитет болезней, например <em>скорбный родимец</em>) – самостоятельны, а также в составе биномов <em>болезни скорби, боли скорби, (не) болеть (не) скорбеть, </em><em>болести</em><em> </em><em>скорбости</em> и других – являются одними из самых высокочастотных, и более всего это относится к севернорусским заговорам³¹.

Примеры внутритекстового сближения <em>скорбия</em> и <em>скорбь </em>довольно редки. В заговорах от грыжи, в которых широкое распространение получили мотивы поедания или загрызания грыжи каким-нибудь животным, в его роли может выступать <em>змея скорбя</em>, поедающая <em>скорби</em>: «Есть Святое море Окиян, посреде святаго моря лежит бел камень, из того белаго камени выходит <em>лютая змея скорбя</em>, приходит к рабу Божию (имярек), поедает и пожирает еретиковские помыслы и медвежью кровь, и икоту, и керкоту, грыжу и ломоту, порчу [<em>…</em>];<em> лютая змея скорби ест </em>[…]»³² (Вологодская губ.).

Задумываясь над причинами такой ограниченности варьирования слова <em>скорпия</em> в составе бинома, можно с большой осторожностью предположить следующее. Утрачивая формальную разобщенность (союз <em>и</em>), бином <em>змия </em><em>скорпия</em>, тем не менее,<em> </em>сохраняет в пастушеских отпусках обособленность обоих членов: <em>змия</em> остается апеллятивом, а <em>скорпия</em> – превращается не в имя собственное (как в заговорах от укуса змей), а в характеристическое определение и даже постоянный эпитет³³. Напомню, что в отпусках животные в перечнях, как правила, снабжены постоянными эпитетами: <em>медведь </em><em>широколапый</em>, <em>волк </em><em>рыскучий</em><em>…</em> <em>змея </em><em>скорпия</em>.

В севернорусской рукописной традиции известны примеры переноса цитаты из Евангелия от Луки в другие тексты, преимущественно молитвенного характера. Например, в старообрядческой рукописи (скорее всего из Костромы) цитата вошла в 90-й псалом «Живыи в помощи»: «Господи, силою честнаго и животворящаго Креста твоего огражденіемъ спаси и сохрани, <em>наступати</em><em> на </em><em>змія</em><em> и </em><em>скорпія</em>, на аспида и василиска наступити и попереши льва лютаго и змія дракона […]»³⁴.

Очевидно, что эти строки начинаются с краткого варианта молитвы Честному Кресту (также искаженного): «Огради мя, Господи, силою Честнаго и Животворящаго Твоего Креста, и сохрани мя от всякаго зла», после чего в псалом включается цитата из Евангелия от Луки, «подходящая» по смыслу к последующему перечню зверей, имеющемуся в 90-м псалме («на аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змія», Пс. 90:13).

Бином <em>змия и </em><em>скорпия</em> встречаем также в заклинании святого мученика Трифона – переводной молитве, имевшей греческий оригинал и получившей широкое распространение в южнославянской и русской книжности (о ней см. [3]). Заклинание св. Трифона вошло в русский требник как часть «Чина, бываемого на нивах, или винограде, или вертограде, аще случится вредитися от гадов, или иных видов». Заклинание открывается длинным перечнем гадов, насекомых и других вредителей, от которых исполнение этого чина призвано было уберечь поля, сады и виноградники: «Заклинаю вас, многовиднии зверие, червие, гусеницы, хрущи и прузи, мыши, щуры и критицы, и различныя роды мух, и мушиц, и молий, и мравий, овадов же и ос, и многоножиц, и многообразныя роды ползающих по земли животных, и летающих птиц, вред и тщету нивам, виноградом, садом же и вертоградом наносящыя, богом отцем безначальным, и Сыном его собезначальным и единосущным, и духом его пресвятым, отцу и Сыну единосущным, и животворящим»³⁵ (передано гражданским шрифтом).

Заклинание св. Трифона можно встретить в севернорусских рукописях, в частности в рукописи первой четверти XVIII в., озаглавленной «Книжка лживаго суеверования». В ней в состав одного отпуска входят и традиционный отпуск, и заклинание св. Трифона, причем оба текста частично пересекаются. С одной стороны, текст пастушеского отпуска пополняется за счет перечня насекомых, заимствованного из заклинания св. Трифона: «И всякаго зверя, медведя, медведицы, волка, волчицы от лисицы рыскучей. От скорпиона и гада, и червя, и мухи, и ужа, и зной, и вод, и вар, и безгодныя ветры, вред носящия, отмени от сего стада коровья»³⁶.

С другой – в самом заклинании св. Трифона перечень вредителей дополняется дикими зверями из текста отпуска; появляется в заклинании и <em>скорпион</em>: «Заклинаю вас, многовиднии зверие: <em>широколапый</em><em> медведь и </em><em>широколапая</em><em> медведица, </em><em>пакосник</em><em> волк и волчица, </em><em>рыскучая</em><em> лиса, скорпион</em>, гадие, черви и многообразнии роди ползающих по земле животных, вред и тщу стадом сим коровом»³⁷.

Более регулярным было вхождение бинома <em>змия и </em><em>скорпия</em><em> </em>в древнеславянскую врачевальную молитву от укуса змей (молитву апостола Павла от змей), списки которой известны по материалам южнославянских и древнерусских сборников XIV–XVIII вв., а также более позднего времени.

В молитве апостола Павла рассказывается о юноше Савле (он же Павел), уверовавшем во Христа и вместе со своими спутниками плывущем по морю, попавшем на остров, где он собирает хворост, из которого выползает змея и жалит его; он сбрасывает змею в костер и остается жив. Далее в молитве рассказывается сон: к Павлу приходит архангел Михаил и дает ему книгу, которая придаст Павлу и другим страждущим силу не бояться укусов змей; кроме того, в молитве содержится перечень названий змей. Согласно исследованию молитвы апостола Павла от укуса змей, предложенному А.И. Яцимирским (см. [7. C. 70–90]), упоминание <em>змия и </em><em>скорпия</em><em> </em>(в составе точной цитаты из Евангелия от Луки) встречается только во второй ее подгруппе, к которой Яцимирский отнес три списка. Это список «в» (Казан. дух. акад., № 703, XV в., фрагмент опубликован [7. C. 81]), список «д» (СПб. Дух. акад., Соф., № 836, считается самым ранним русским вариантом молитвы, конец XV – начало XVI в.; опубликован³⁸) и, наконец, список «с» (сообщ. А. Павловым, XVII в., опубликован³⁹). М.Д. Каган-Тарковская, исследовавшая молитву, прямо назвала этот вариант «русским» [5. C. 288]: сочетание <em>змия и </em><em>скорпия</em> в других группах этой молитвы, как заметил Яцимирский, не встречается, а кроме того, оно является оригинальным, а не переводным.

В молитвах этой группы цитируется упомянутый выше фрагмент Евангелия от Луки – с той лишь разницей, что в молитве ап. Павла змея понимается не как дьявол, а вполне буквально – как реальная змея: «Заклинаю вас […] ползающих по земли, именем Господа нашего Исуса Христа, сотворшаго небо и землю, море и небесной престол Его неподвижимый, и отрясаю болезнь и угрызения во огненную реку, исходящию от подножия Господа нашего Исуса Христа и множества ради светых апостал его, приимших власть от него <em>наступати</em><em> на змию </em><em>скоропию</em><em>, и на все силы </em><em>вражие</em><em> </em>[…]» (список конца XVII – начала XVIII в. из Библиотеки В.И. Вернадского, Киев)⁴⁰.

Три обнаруженных Яцимирским списка «русской» редакции молитвы я могу дополнить еще несколькими, ср. в них тот же фрагмент: «наступати на змия, и на скорпия, и на всю силу вражию»⁴¹ (XVII в.); «наступати на змiю и скорпiю и на всю силу вражiю»⁴² (Белозерский край); «наступати на змия и скорпия и на всякую силу вражию»⁴³ (Олонецкая губ.). Как можно видеть, списки этой молитвы с интересующим меня фрагментом обнаруживались не только в рукописях XV–XVII вв., но также в рукописной заговорной традиции Русского Севера и северо-запада вплоть до начала ХХ в. Те же слова встречаются еще в одной врачевальной молитве, читаемой «аще уяст человека змия или бешен пес» (по рукописи Соловецкой библиотеки нач. XVI в.)⁴⁴.

***

Я считаю, что источником бинома <em>змия и </em><em>скорпия</em> в восточнославянских заговорах и рукописных молитвах стала цитата из Евангелия от Луки, воспринятая, скорее всего, через богослужебные тексты, круг домашнего чтения и т.д. Об этом косвенно свидетельствует тот факт, что бином (как устойчивая единица поэтического языка заговоров) фиксируется на значительной части территории Восточной Славии, за исключением западных ее регионов.

В дальнейшем развитие бинома <em>змия и </em><em>скорпия</em> в восточнославянских заговорах шло двумя путями.

На обширной территории русско-белорусско-украинского пограничья бином <em>змия и </em><em>скорпия</em> попал в орбиту восточнославянских заговоров от укуса змеи и подвергся трансформации в соответствии с функцией заговора и сильной ономастической инерцией мотива мифологического центра, в котором находятся <em>море Океан</em>, <em>остров Буян</em>, <em>камень Алатырь, древо </em><em>Карколист</em> и многие другие объекты, маркированные именами собственными. Именно данный мотив составляет сюжетную основу большинства заговоров от укуса змеи на этих восточнославянских территориях. Как результат, бином, состоявший из двух апеллятивов (<em>змия </em>и<em> </em><em>скорпия</em>), превратился в сочетание апеллятива <em>змея</em> и имени собственного <em>Скорпия</em><em>, </em><em>Скоропея</em><em>, </em><em>Шкурапея</em><em>, Шкурная, </em><em>Шкарлупина</em> и т. д., которое, как уже не раз говорилось, подверглось широчайшему варьированию.

Совсем иначе складывалась ситуация на Русском Севере. Понятые буквально слова <em>змия и </em><em>скорпия</em> вписались в текст пастушеского отпуска, заняв место в ряду наименований других диких зверей, от которых отпуск должен был уберечь скотину, таких как <em>медведь, волк, рысь</em>,<em> росомаха </em>и т. п. Именно органичность бинома содержанию пастушеских отпусков позволила ему надежно закрепиться в текстах этой функциональной направленности и удержаться в них в течение длительного времени – с XVIII и вплоть до начала ХХ в. Важно также, что бином встречается в обеих редакциях именно на территории формирования отпусков (Олонецкая и Архангельская губ.), что, скорее всего, указывает на его изначальную принадлежность этой группе рукописных текстов.

В любовных и лечебных севернорусских заговорах бином <em>змия </em><em>скорпия</em><em> </em>не получил столь же регулярного применения (поскольку в них, в свою очередь, практически не нашлось места упоминанию о змеях). Что же касается заговоров от укуса змей, то они на Русском Севере фиксировались нечасто; известные же здесь заговоры были основаны не на мотиве мифологического центра с его выраженной ономастической инерцией, а на совсем иных мотивах. Поэтому хотя бином <em>змия и </em><em>скорпия</em><em> </em>иногда и встречается в севернорусских заговорах от змей, но он совсем в них не варьирует.

Другим не менее значимым фактором сохранения бинома <em>змия и </em><em>скорпия</em> в севернорусских заговорах в своем первоначальном виде стало то обстоятельство, что на Русском Севере бином оказался востребован именно рукописной традицией. Как известно, отпуски иногда читали в ходе ритуала, чаще же с ними обходили стадо, а также хранили, передавали по наследству, покупали, продавали и переписывали; при этом тексты отпусков почти не подвергались естественному варьированию в ходе устного бытования, что приводило к их консервации, но они постепенно искажались по мере многократного копирования и разрушения традиции.

В результате распространения бинома <em>змия и </em><em>скорпия</em> в севернорусской рукописной традиции он приобрел характер устойчивого клише, которое легко внедрялось в разные тексты, где шла речь о ползающих гадах, вне зависимости от того, было это включение постоянным и многократным (как в русской версии молитвы ап. Павла от змей или в пастушеских отпусках) или окказиональным и единичным, как в народных версиях 90-го псалма или заклинания св. Трифона.