Европейские революции 1848‒1849 гг. стали мощным катализатором политического и социально-экономического развития государств Центральной Европы, оказав колоссальное влияние и на народы Австрийской империи. Для коренного восточнославянского населения Галиции и Угорской Руси – галицких и угорских русинов – революция 1848 г. в известной степени может считаться отправной точкой их национального возрождения, которое началось позже, чем у соседних западнославянских народов. Существенную роль в становлении национальной идентичности карпатских русинов и культурно-языковой ориентации русинской интеллигенции сыграл Венгерский поход 1849 г., в ходе которого почти двухсоттысячная русская армия под командованием генерал-фельдмаршала И.Ф. Паскевича, выполняя союзнические обязательства России перед Австрией, подавила антигабсбургское венгерское восстание.

Многочисленные контакты русинов Галиции и Угорской Руси с солдатами и офицерами русской армии обнаружили их очевидное этнокультурное, языковое и конфессиональное родство, что стимулировало стремительный рост уже существовавших русофильских настроений среди местной интеллигенции. Это, в свою очередь, оказало колоссальное влияние на культурно-языковой облик национального возрождения русинов Галиции и Угорской Руси, надолго предопределив его цивилизационный вектор.

Подготовленный и изданный в 2020 г. известным московским историком-русинистом М.Ю. Дроновым сборник воспоминаний русских офицеров – участников Венгерского похода 1849 г. об их контактах с русинами Галиции и Угорской Руси представляет собой удачную подборку ценных исторических источников, свидетельствующих через восприятие русских офицеров о материальном положении, умонастроениях и церковной жизни русинов, а также о межнациональных отношениях в данном регионе Австрийской империи.

Сборник предваряет обширное введение, в котором его составитель М.Ю. Дронов, констатировав многовековые традиции культурных связей между Россией и русинами Галиции и Венгрии, справедливо заметил, что именно Венгерский поход 1849 г. в наибольшей степени «вошел в народную память русинов и, как принято считать, даже повлиял на их последующее самосознание» (с. 7). Перебрасывая мостик к современности, М.Ю. Дронов констатировал, что «сегодня основная часть потомков русинов, встреченных армией Паскевича, относит себя в национальном отношении либо к украинцам, либо к четвертому восточнославянскому народу – карпаторусинам[…]. Так получилось, что, к сожалению, именно на современной Западной Украине […] чаще всего встречаются проявления радикального национализма, выраженного в ненависти к России и этническим русским. На волне политической конъюнктуры в массовом сознании планомерно купируются исторические пласты, не вписывающиеся в националистическую парадигму. На этом фоне свидетельства о встречах 1849 г. убедительно опровергают распространенные утверждения о естественном антагонизме русских и украинцев» (с. 7). К этой безусловно справедливой констатации можно добавить, что русинское население Галиции и Угорской Руси, не обладавшее в середине XIX в. украинским самосознанием, даже не подозревало, что их потомки несколько поколений спустя окажутся «украинцами».

Практически все офицеры – авторы воспоминаний о Венгерском походе – отмечали исключительную доброжелательность галицких русинов в отношении вступившей в Галицию русской армии. Так, М.Д. Лихутин, являвшийся в 1849 г. младшим офицером при штабе 4-го пехотного корпуса, вспоминал, что «простой народ, русняки, встречали русских военных приветливо, радовались нашему приходу и громогласно высказывали надежды на скорое усмирение мадьяров; удовольствие сияло на их лицах. Когда я подходил к толпе мужиков на улице или входил в корчму, передо мной все снимали шапки. Если приближался пан, мужики тотчас надевали шапки и задорно подбоченивались. На вопрос мой, отчего они высказывают такое неуважение к панам, они отвечали, что эти […] уже не паны им и не стоят никакого уважения» (с. 31).

При откровенно негативном отношении к местной польской шляхте галицкие русины демонстрировали полную лояльность и преданность Австрии и особенно австрийскому императору. По словам М.Д. Лихутина, если в разговоре упоминалось об австрийском императоре, то «крестьяне снимали шапки и говорили о нем с преданностью, с благоговением – австрийское правительство умело привязать к себе простой народ Галиции разными мерами в его пользу» (с. 31). Примечательно в этой связи, что Лихутину и его коллегам – русским офицерам – австрийская Галиция «показалась несравненно богаче, устроеннее и красивее наших соседних губерний: местечки и города обустроены хорошо, улицы вымощены; страна изрезана шоссе; в деревнях избы просторные, чистые, все выбеленные; крестьяне одеты чище и видимо зажиточнее, чем у нас. Все это производило странное впечатление, и невольно являлся вопрос, отчего у нас хуже» (с. 30).

Убедившись в безусловно положительном отношении к России и русской армии со стороны местных русинов, Лихутин задал нескольким русинам вопрос о том, не хотели бы они присоединиться к России. К удивлениюЛихутина, ответ был однозначно отрицательным: русинам «у нас лучше. У вас дана большая воля панам и исправникам» (с. 32). Комментируя ответ русинов, Лихутин добавил, что от знакомых русских офицеров, бывших в Турции, он слышал, что «даже турецкие Славяне, любя нас и желая нам успеха, боялись быть присоединены к России, ссылаясь также на панов и исправников» (с. 32). Впрочем, другой офицер, участвовавший в Венгерском походе, барон А.И. Дельвиг, упоминул о русинах, говоривших ему, что они были бы очень довольны, если бы император Николай «забрал Галицию» (с. 85).

Другой русский офицер, прапорщик Камчатского егерского полка П.В. Алабин, обратил внимание на то, что далеко не все население Галиции приветствовало русскую армию. «Нами восхищалась, нами гордилась, торжествовала и ликовала при нашем вступлении в Галицию, ‒ писал Алабин, ‒ партия русинов, составляющая три четверти всего населения Галиции» (с. 54). При этом, по словам Алабина, некоторые жители Львова демонстративно игнорировали «наше торжественное вступление в их город […], приняв мрачный и угрюмый вид» (с. 53). Наблюдения над галицкими русинами позволили П.В. Алабину сделать вывод о том, что «русский народ в Галиции все время польского над ним владычества хранил неприкосновенно свои обычаи, свой русский язык, конечно в несколько искаженном виде […], но религия его предков исказилась унией» (с. 54). Анализируя свой опыт общения с русинским греко-католическим духовенством в Галиции, Алабин предположил, что «униатские ксендзы русинов, может быть разделяя сочувствие к нам своей паствы, по-видимому, искренно нам преданы. Многие из них приходили поближе познакомиться с нами, откровенно нам высказывая, что они гордятся нами, как своими братьями, перед немцами и поляками и сопровождали нас приветами и благословениями» (с. 54).

Несмотря на в целом слабую информированность о восточнославянском населении Галиции, некоторые из русских офицеров имели определенное представление о научной и культурной жизни галицких русинов, упоминая, в частности, изданные к этому времени галицко-русские литературные сборники, основанную в Львове газету «Зоря Галицкая» и Галицко-русскую Матицу во Львове. По словам пехотного офицера М.М. Левченко, «замечательно стремление русинов к образованности […]. Деревушка, состоящая всего из 45 дворов, просит позволение учредить у себя школу, на своем содержании […]. Главным двигателем русинов к образованности служит, надо сказать к чести его, униатское духовенство» (с. 27).

Вступление в Венгрию и первые контакты с угорскими русинами были особо отмечены в воспоминаниях русских офицеров, так как это было связано с преодолением существенного в то время географического препятствия – Карпатских гор, красоты которых не оставили их равнодушными. Угорские русины встретили русскую армию с радостью, энтузиазмом и готовностью оказать помощь, что подчеркивало большинство оставивших воспоминания офицеров. «Руснаки обрадовались приходу русских и встретили нас с доверчивостью, ‒ писал М.Д. Лихутин. – Толпы их – мужчины, женщины и дети – сбирались к бивуакам войск, приносили все, чем могли угостить: кур, яиц, молока, масла, и некоторые не хотели брать предлагаемую им плату» (с. 37).

Более близкое знакомство с угорскими русинами и их бытом привело русских офицеров к заключению о близком родстве русинов и населения западных губерний Российской империи. «Родственное сходство с нами заметно во всем. После трех дней пребывания в Карпатах я мог объясняться с ними довольно свободно, и они понимали меня, ‒ вспоминал Лихутин. – Одеяние Русинов состоит из белой рубашки и портов, как у наших Белорусов […]. Некоторое носят бурки, заимствованные ими у Венгерцев. Ходят большей частью босиком, особенно летом […]. Их дома снаружи не выбелены, сколочены из толстых бревен, как в России […]. Под одною кровлею устроены и разделены стенами: жилая комната, иногда две, кладовая, амбар, конюшня и проч. В некоторых избах комнаты внутри выбелены, в большей же части черные, и есть даже курные избы с тараканами; пол глиняный. Одежда женщин также похожа на нашу западных губерний» (с. 34). По воспоминаниям барона А.И. Дельвига, после перехода Карпат он был поражен «сходством везших меня крестьян с крестьянами великорусского племени, их лошадей, упряжи и телег с русскими крестьянскими лошадьми […]. Везшие меня крестьяне были Русины, несколько сот лет не имевшие ничего общего с их единоплеменниками в Российской империи, а между тем сохранившие так много с ними общего» (с. 84).

Очень подробно русские очевидцы событий описывали многочисленные насилия, которым в то время угорские русины подвергались со стороны венгерской администрации. По свидетельству Лихутина, «венгерцы били и грабили их, брали деньги, лошадей, волов, хлеб, забирали в рекруты всех, кто попадался от, от 15 до 40 лет, остальное же население заставляли работать земляные укрепления […] для обороны края от Русских; не щадили даже церквей, из которых выбирали золото, серебро и другие более ценные украшения» (с. 35). Несмотря на свое традиционное смирение и «привычку к мадьярскому игу» угорские славяне «роптали и по мере сил уклонялись от притеснений», но при этом, как заметил русский офицер, «о каком-либо сопротивлении карпатских Славян Мадьярам не было слышно» (с. 35). По этой причине, подчеркнул Лихутин, «славяне […] ждали нашего прихода как спасения; это говорили все, с которыми мне приходилось иметь сношения. Многие из них перебегали в Галицию, являлись к начальникам австрийских и русских войск и оставались здесь до перемены обстоятельств; втихомолку ловили Поляков, которые шли из Галиции для поступления в венгерские войска, и сдавали их Австрийцам и нам […]» (с 35).

Существенное место в воспоминаниях русские офицеры уделили размышлениям о причинах столь бедственного и угнетенного положения угорских русинов и их отношениям с мадьярами и немцами. Отличительной чертой подобных размышлений было горячее сочувствие к судьбе своих карпатских соплеменников и разная мера критики в адрес венгерских и австрийских властей.

Так, М.Д. Лихутин полагал, что крайне приниженное состояние венгерских славян, прежде всего русинов и словаков, было вызвано прямым завоеванием местных славян кочевой мадьярской ордой в конце IX в. «Венгерские славяне были покорены, разгромлены и подпали под тяжелое иго, были унижены и подавлены нравственно»,‒ констатировал Лихутин(с. 41). Крайнее его возмущение, как и других русских офицеров, вызывало услышанное ими от мадьяр мнение о том, что «мы покорили Славян силою оружия и имеем над ними право завоевания. Все, что мы даем им – наша милость, а не обязанность» (с. 40). По словам русского офицера, в Венгрии «часто случалось слышать мнение, высказываемое Мадьярами и Немцами, что владычество их очень полезно Славянам, народу грубому, невежественному и безнравственному[…]. Мнение о благотворном цивилизующем влиянии Немцев и Мадьяр на Славян высказывается печатно в немецкой и мадьярской литературах, его придерживаются некоторые ученые люди у нас в России. Высказываемое на месте всякой дрянью, ‒ эмоционально заключил Лихутин, ‒ оно кажется насмешкою над бедственным положением Славян и новым оскорблением, бросаемым им в лицо» (с. 41).

Ряд свидетельств русских офицеров отразил и довольно высокие темпы ассимиляции той части русинов, которые жили на равнине в непосредственном контакте с венгерским населением. Так, находясь в селе Бекень (венг. Bököny) неподалеку от г. Дебрецен русский офицер М.М. Левченко, малорус по происхождению, обратил внимание на восточный церковный обряд венгероязычных жителей этого села, при этом хозяин дома, где он остановился, прочел «Отче наш» на славянском языке. Позже Левченко выяснил, что все жители этой и ближайших деревень – «малорусы или, как их здесь называют, Русняки, но так омадьярены, что только старики помнят родной язык» (с. 22). В качестве причины столь стремительной мадьяризации Левченко усмотрел влияние школы и церкви. По его словам, «в школах, находящихся здесь в каждой деревне, учат по-венгерски, даже, в последнее время, разосланы по церквям священные книги на венгерском языке, а на славянском запрещено исправлять службу» (с. 22).

Что касается униатской церкви и униатского русинского духовенства, то русские офицеры, с одной стороны, отметили их бедность в сравнении с римско-католической церковью; с другой стороны, их большое сходство с православным духовенством в России. По словам барона А.И. Дельвига, «у всех церквей, расположенных на большой дороге, стояли священники с причтом, испрашивая подаяние для церквей. Священники-униаты были одеты так же, как наши православные, они были в рясах и эпитрахилях чрезвычайно бедных. Бедность униатских церквей и духовенства в сравнении с римско-католическими должна была весьма неприятно поражать проезжающего, в особенности православного» (с. 84). Показательно, что подобные отзывы о крайней бедности униатской церкви и священников в сравнении с римско-католической церковью оставляли и путешественники, посетившие белорусско-литовские губернии до проведения Полоцкого церковного собора и воссоединения белорусских униатов в 1839 г.

Общие итоги Венгерского похода, судя по всему, вызвали не самые позитивные эмоции у русских офицеров, небезосновательно заметивших, что в перспективе они лишь подорвали позиции России. Так, по мнению барона А.И. Дельвига, «наш поход в Венгрию, столь непопулярный в России и столь, по-видимому, успешно оконченный, имел, по моему мнению, самые невыгодные последствия для России. Венгерцы нас возненавидели; славянские племена, обманутые в своей надежде на нашу защиту, стали к нам равнодушнее; австрийцы были недовольны тем, что должны были пользоваться пособием России, и вскоре выказали свою неблагодарность» (с. 85).

При всей обоснованности данного мнения нельзя не заметить, что косвенным результатом данного похода было то, что он способствовал знакомству русской армии с местными русинами и словаками, которые в то время были малоизвестны широкой российской общественности. Что же касается широких масс русинов, то для них опыт общения с русским православным воинством, которое «по-нашему говорит и по-нашему молится», стало своего рода цивилизационным открытием и культурным откровением, оказавшим колоссальное влияние на последующее развитие русинской культуры. Среди русинских детей, приходивших к бивуакам русских войск и с любопытством слушавших разговоры и песни «москалей», был и юный в то время И. Сильвай, впоследствии один из ведущих карпато-русских будителей и убежденный сторонник русского литературного языка, известный под псевдонимом «Уриил Метеор». Поколение А. Добрянского, А. Духновича, И. Сильвая и их последователей их числа угро-русской интеллигенции сформировали мощную русофильскую традицию, перед которой длительное время были бессильны глашатаи «украинской идеи» из соседней Галиции. Украинский ученый и культурный деятель из Галиции В. Гнатюк в 1899 г. в статье, напечатанной чешском журнале «<em>Slovanský přehled</em>», определил отличительную черту угорских русинов ‒москвофильство. Описывая угро-русскую интеллигенцию, Гнатюк не без досады отметил, что «самыми приятными воспоминаниями этих людей являются рассказы о походе русского войска. При этом у них горят глаза, улыбаются уста, озаряются лица […]. По их убеждению, все славяне должны стать русскими»(<em>Hnatiuk V</em>. Rusíni v Uhrách // Slovanský přehled. 1899. Ročník 1. S. 220). Для окончательного выкорчевывания столь нежелательной для Вены и Будапешта общерусской идентичности русинов австро-венгерским властям в ходе Первой мировой войны пришлось прибегнуть к такому «аргументу» как массовые внесудебные расправы и концлагеря…