В 2022 г. вышли в свет мемуары одного из самых известных югославских историков и организаторов исторической науки в СФРЮ, академика Сербской академии наук и искусств (САНУ), основателя и первого директора Института балканологии (Белград) Васы Чубриловича (1897–1990). Будучи семнадцатилетнем гимназистом он участвовал в покушении на австро-венгерского престолонаследника, эрцгерцога Франца Фердинанда в Сараеве 28 июня 1914 г. И поскольку именно этот эпизод ранней биографии Чубриловича мог вызвать особый интерес у широкой публики, издатели в очевидных коммерческих целях вынесли на обложку его арестантское фото конца того же года со стилизованным под сургучную печать рекламным ярлыком, в котором помещена надпись: «Первая исповедь сараевского атентатора», т.е. участника покушения. При этом вполне понятно, что никакой второй или последующей исповеди уже не может последовать. Вероятно, издатели имели в виду нечто другое: при жизни Чубрилович настойчиво избегал публичных высказываний о том, что произошло тогда.

Рассчитанное таким образом на массового читателя, издание, между тем, имеет и важные признаки научной публикации. Оно снабжено пространной вводной статьей (с. 5–36) другого известного историка, академика Василие Крестича (датирована 14 сентября 2022 г.), в которой дан обзор наиболее важных мемуарных свидетельств Чубриловича, а также выявлены некоторые особенности рукописи и содержания текста «Воспоминаний». И хотя публикация сопровождается минимальными подстрочными примечаниями, в ней всегда отмечены слова или словосочетания, которые не удалось разобрать при расшифровке.

В конце вводной статьи Крестич указал, что рукопись «Воспоминаний», по завещанию Чубриловича, оказалась в Архиве САНУ в Белграде (инвентарный номер 14.731) и состоит из девяти тетрадей, заполненных чернильными записями не слишком разборчивым почерком. Кропотливую работу над рукописью при подготовке ее к печати провела сотрудница архива А. Радованович.

Записи велись на протяжении ряда лет, возможно, как посчитал В. Крестич с опорой на конкретно названную в одном из фрагментов рукописи дату, начиная с 1977 г., когда историку уже исполнилось восемьдесят (с. 36, 176), и следовательно, уже после принятия Конституции 1974 г., усилившей статус и полномочия республик и автономных краев в составе федерации, что, по мнению многих, обозначило начало ее кризиса. В главе о сараевском покушении Чубрилович, сетуя на дефекты памяти, назвал разрыв в «более 60 лет» с описываемыми событиями (с. 187), что допускает и чуть более раннюю датировку. Записи продолжались, по крайней мере, вплоть до 1987 г., на который указывает попавший в рукопись фрагмент, относящийся к избранию Чубриловича почетным членом Академии наук СССР (с. 74).

Замысел «Воспоминаний» предполагал доведение повествования до времени их написания (с. 42), однако реализован не был. Чубрилович остановился на рубеже 1930–1940-х годов и на общих размышлениях о причинах Второй мировой войны, месте Югославии в системе международных отношений того времени. Между тем, отдельные главы планировалось посвятить событиям 1941–1945 гг., а также послевоенному периоду, когда Чубрилович (до 1951 г.) занимал министерские должности, а затем вернулся в Белградский университет и продолжил академическую карьеру.

Реализованный текст «Воспоминаний» начинается с рассказа о детстве в кругу большого семейства Чубриловией, а затем речь идет о годах обучения в Тузлинской гимназии, о сараевском покушении, аресте, суде и времени, проведенном в заключении, и далее – о межвоенном периоде, где наблюдения над политической эволюцией «первой» Югославии перемежаются рассказом о становлении молодого историка и о его коллегах по Белградскому университету.

В. Крестич во вводной статье с полуупреком заметил, что в обстоятельных рассуждениях, часто попадающих на страницы рукописи, Чубрилович выступил скорее как историк, нежели как мемуарист. «Историк во многих случаях в [его] “Воспоминаниях” оттесняет мемуариста, и в них переплетаются исторический анализ и мемуары» (с. 10). Вряд ли стоило ожидать иного от профессионального историка, прожившего столь долгую и насыщенную жизнь. Скорее, такая попытка встраивания собственной биографии в большую историю является главным достоинством текста, позволяющим, кроме прочего, проникнуть во внутренний мир историка позднетитовской и посттитовской Югославии, находящегося на самой вершине академической карьеры.

«Воспоминания» стали для Чубриловича своеобразным способом отстоять свои убеждения в условиях нарастающего кризиса в СФРЮ. Опору для них он искал в сплетении жизненных и исторических обстоятельств, обращаясь к самым истокам формирования собственной личности в подростковом возрасте. Выработанные, как ему казалось, уже тогда убеждения прошли проверку в результате сознательного выбора альтернатив и получили подтверждение в удивительных поворотах исторической судьбы. Их и можно только понять сквозь призму правильных убеждений. Подобная установка повторяется неоднократно в тексте «Воспоминаний».

Наиболее выпукло позиция историка в актуальном общественно-политическом контексте проявилась на последних страницах главы «Сараево 1914 г.» (после исключения из Тузлинской гимназии он доучивался в этом городе), которая предшествует главе о покушении на Франца Фердинанда. Здесь, характеризуя свой круг знакомых – политически активную учащуюся молодежь, сумевшую возвыситься над конфессиональными различиями, – Чубрилович соотносил себя с «поколением 1914 г.», благодаря принадлежности к которому пронес «глубокую, нерушимую веру в югославянское объединение и необходимость бороться за сохранение этого единства» сквозь все «громадные кризисы, войны и глубокие перемены в Югославии и ее народах» (с. 176–177). «И теперь [в 1977 г.] после многолетнего изучения истории югославянских народов и их государства и после моего личного опыта, накопленного с 1914 г. и до сего дня, я остаюсь при своем убеждении юности: югославянская этническая и культурная общность и общее государство были и остаются надежным фундаментом и политического единства югославянских народов» (с. 177).

Беспокойство относительно устойчивости такого фундамента далее косвенно выражено в критике (коммунистического?) интернационализма, готового к «взаимности» со всеми народами мира в теории, но «на практике не способного преодолеть узкие взгляды и нетерпимость по отношению к своим ближайшим соседям» (с. 177–178). Напротив, иные культуры и народы, по мнению Чубриловича, будет воспринимать легче, если преодолеть нетерпимость между самими югославянскими народами. Мемуарист упомянул споры с известным хорватским писателем и общественным деятелем Мирославом Крлежой, считавшим югославизм Чубриловича уже устаревшим.

Под этим замечанием читается скрытый намек, поскольку контекст полемики остался не до конца раскрытым. «Народно-освободительную войну и социалистическую революцию 1941–1945 гг.», обеспечившие выбор в пользу коммунистической федерации, Чубрилович оценил только как возможность реализовать заветную мечту о югославском единстве. Сама же убежденность в ее насущной необходимости укоренилась в преддверии Первой мировой войны, результатом которой стало рождение «первой» Югославии, загубленной монархическим авторитаризмом и национализмом. В следующей главе автор прямо написал, что не испытывает угрызений совести по поводу участия в покушении на Франца Фердинанда, которое в конечном итоге обрекло Сербию на долгую и изнурительную войну¹. Его соотечественники никогда не высказывали подобных претензий, а распад Австро-Венгрии и объединение югославянских народов показали правоту заговорщиков (с. 227). Более того, покушение, будучи «делом одиночек» (с. 230), узкой группы молодых людей², отвечало народным чаяниям и явилось продолжением балканских традиций стихийного сопротивления. Поэтому и народ воспринял покушение как «свое» дело, прославляя его на Видов день³ наравне с Косовской битвой 1389 г. (с. 230).

Таким образом, довоенный некоммунистический югославизм виделся Чубриловичу более надежной опорой для сохранения единства, нежели актуальный в поздней Югославии идеологический дискурс. С другой стороны, Гаврило Принцип и его сообщники в такой трактовке выпадают из канвы узко национального видения истории, где они представляются сербскими мучениками, и становятся подвижниками обреченного югославского проекта. Именно в этом заключается идеологический анахронизм свидетельств В. Чубриловича, который только нарастал после его смерти и распада Югославии. Возможно, это стало одной из причин долгого пути «Воспоминаний» к читателю.

Полемическая природа мемуарного текста, вероятно, оказалась ущербной для каких-то эпизодов из жизни историка, на что обратил внимание В. Крестич, однако она же обеспечила интерес мемуариста к иным аспектам, слабо отраженным в историографии. Например, с чем согласился и Крестич, до сих пор не написана история молодежного движения в Боснии и Герцеговине и других югославянских землях накануне Первой мировой войны (с. 16). Чубрилович привел уникальные свидетельства о жизни, характере обучения, социальной коммуникации, круге чтения, интересах и увлечениях гимназистов и других учащихся в Тузле и Сараеве; о слабости конспирации и подготовки покушения на Франца Фердинанда (как и о слабости полиции в обеспечении безопасности престолонаследника); об условиях пребывания в заключении в период Первой мировой войны; об университетском быте и взаимоотношениях между белградскими профессорами в 1920–1930-х годах; а также о некоторых аспектах партийной жизни и деятельности «Сербского культурного клуба» – амбициозного объединения интеллектуалов и предпринимателей второй половины 1930-х годов, в котором Чубрилович принимал участие в качестве секретаря.

Помимо этого, его воспоминания представляют несомненный интерес и как эго-документ – история историка, написанная им самим.