В первой части статьи были рассмотрены такие группы демонологических образов, как духи природных локусов (леший, водяной, полевой дух, болотник, полу́дница, блуждающие огоньки, русалка); духи домашнего пространства (домовой, банник, хлевник, амбарник, ласка и др.); святочные духи (<em>святьё, святке, шуликуны</em>); образы–персонификации смерти и болезней. Вторая часть посвящена поверьям о черте, о демонических свойствах умерших людей, возвращающихся с того света, и о живых людях, наделенных сверхъестественными способностями (ведьмы, колдуны). Задачей статьи является изучение региональной специфики русской низшей мифологии. Исследование осуществляется с учетом данных восточнославянской мифологии и служит целям создания в дальнейшем коллективного труда по сравнительной мифологии всех славянских народов

<strong>Поверья о черте.</strong> Так же, как и в других славянских этнокультурных традициях, в русской низшей мифологии образ черта занимает абсолютно лидирующие позиции, совмещая в себе признаки типологически разных демонологических персонажей.

Поскольку этому нечистому духу приписывается высший уровень вредоносности по сравнению с другими персонажами нечистой силы, он наделяется в разных русских диалектах бесконечным множеством эвфемистических названий, используемых для предотвращения его внезапного появления. В них отражаются признаки внешнего вида этого персонажа (<em>косматый, кудлатый, рогатый, черный, синий, антипка беспятый, куцый</em><em>, хромой черт, кривой вражонок,</em><em> лысый, красавец хвостатый</em> и др.), его нечистота (<em>нечистый, нечисть, неумытый, немытик</em>), незримость (арханг. <em>невидимко</em>), негативное отношение к нему людей (<em>проклятый, окаянный, враг, вражья сила, супостат, злой дух, худой дух, дурной, нехороший, недобрый, лукавый, лихорад, не наш</em>). Изредка встречаются и задабривающие или уменьшительные наименования: <em>доброхот</em> (калуж., орлов., смолен., брян.), <em>чёртышко</em> (арханг.).

Представления о происхождении и внешнем виде этого персонажа мало отличаются в разных регионах восточнославянской зоны, поскольку черт народной демонологии в значительной мере формировался на основе религиозно-книжного и иконографического образа-стандарта (антропоморфная фигура с рогами, копытами, хвостом; свергнутый с небес богопротивник). В разных русских поверьях черт, бес, дьявол, сатана обычно воспринимались как один и тот же персонаж – злой дух. Лишь изредка фиксировались утверждения типа: «Черт чертом, а дьявол сам по себе» либо «Черт не есть бес. Бес – собственно искуситель, враг человека, производитель греха» [3. C. 533]. Кое-где черт характеризовался как менее вредоносный и более добродушный персонаж, который чаще шутит с человеком, чем наносит ему реальный вред (орлов.). Более того, ему приписывалась способность отплатить добром за оказанную услугу. Ср. сюжет о том, как черт в знак благодарности за свое спасение согласился идти в солдаты вместо мужика, спрятавшего его во время грозы от молнии (архангел.). Вместе с тем повсеместно распространены представления о том, что у каждого человека есть свой недобрый дух-искуситель, подталкивающий к греху, который постоянно сидит на левом плече человека.

В числе оборотнических зооморфных ипостасей черта в русской мифологии обычно выступают: змея, свинья, кошка, мышь, заяц, лягушка, сорока, встреченный на пути человека барашек, овечка. Реже фиксировались предметные его воплощения: клубок ниток, ворох сена, камень. Однако в сюжетных рассказах этот персонаж чаще всего имеет вид обычного человека, в котором можно распознать нечистую силу по тщательно скрываемым зооморфным признакам. Другим опознавательным знаком было отсутствие у антропоморфной фигуры черта тени (новгород.).

Хотя злой дух характеризуется как персонаж вездесущий, не ограниченный конкретным локусом обитания, все же наиболее типичными местами его земного пребывания назывались водоемы, омуты, болота, заросли камыша, лесные чащи, овраги, а также перекрестки дорог, где черти якобы любят собираться все вместе для игр и забав. Считалось, что черти становятся наиболее активными и вредоносными в святочный период, на Пасху, в дни летнего Ивана и на Петра. По единичным севернорусским свидетельствам, в Вербное воскресенье черти справляют свои свадьбы.

Основной набор злокозненных функций или привычных занятий, свойств этого персонажа может быть восстановлен по указателям сюжетов русских быличек и поверий. Наиболее типичными являются следующие мотивы и сюжеты: черти забирают себе души умерших грешников; подталкивают к самоубийству человека, балующегося с веревкой, после чего душа самоубийцы служит черту в качестве ездовой лошади; заключают договор с колдунами о помощи им при жизни в обмен на их души; вселяются в человека, делая его бесноватым; похищают новорожденного младенца, подкладывая вместо него в колыбель полено (чурку, веник); пугают ночных прохожих, заводят путника в непроходимые чащи; участвуют в качестве духов-прорицателей в молодежных гаданиях; черт-любовник посещает женщин, тоскующих по своим умершим мужьям. Черти в виде деревенских парней приходят к девкам на посиделки; те из них, кому удается распознать нечистую силу по хвостам или копытам, сбегают, а оставшихся черти губят. Они принуждают музыканта играть на своей гулянке, одаривают его подарками, которые впоследствии оказываются мусором. Черт в виде одинокого барашка появляется на пути проезжего, а будучи взятым в повозку, пугает человека громким хохотом и исчезает.

В качестве нейтральных выступают следующие действия и привычки поведения чертей: эти нечистые духи охраняют папоротник во время его чудесного цветения, не подпуская к нему людей; стараются спрятаться во время грозы от преследующего их грома; боятся молитвы и освященных предметов; неуязвимы для выстрелов из ружья обычной пулей, их можно сразить только медной пуговицей; черт считается создателем вина и табака; будучи семейным духом, он приглашает бабу-повитуху принять роды у своей жены-чертихи и ряд других [10. C. 177–181; 3. C. 311–313; 8. C. 475–477; 6. C. 371–372].

В Тульской губернии зафиксированы поверья о том, как черт (<em>шут</em>) спорил с Богом, что сумеет спрятаться от небесной кары (от грома) под домашнюю скотину, под камень, за человека-угодника и т.п., – на что Бог отвечает: «Ты, шут, нигде от меня не спрячешься!» [5. C. 14–15].

Одной из ипостасей чертей и бесов считался в русской мифологии <strong>вихрь</strong> (как и во всех восточнославянских традициях). Повсеместно распространены были поверья о том, что в вихре летает нечистая сила, называемая <em>вихрово́й</em> (смолен.), <em>ви́хорный</em> (тульск.), <em>ви́хрик</em> (вологод.). Если бросить в вихрь нож, то он может поранить находящегося в нем духа. Подобные представления отражаются в народной фразеологии, объясняющей происхождение вихревого ветра: вихрь – это <em>возня чертей</em> (вологод.), <em>игра бесов</em> (курс.), <em>свадебный поезд нечистой</em> <em>силы</em> (архангел.), <em>венчание сатаны с ведьмой</em> (с.-рус.), <em>свадьба лешего с лешухой</em> (костром.). Реже возникновение вихря связывалось с актом самоубийства людей.

К категории мелких чертей и бесов относится в русской мифологии <strong>икота</strong> – вселяющийся в нутро человека нечистый дух, делающий людей бесноватыми или вызывающий разные психические заболевания (разновидность кликушества). Наиболее массовыми и повсеместными оказываются эти поверья на Русском Севере, в частности они широко распространены в районе Верхокамья среди русских старообрядцев-беспоповцев поморского согласия, где кроме термина <em>икота/икотка</em> используется его вариант – <em>пошибка</em>. В круге поверий об этом персонаже отсутствуют сведения о его происхождении и о его судьбе после изгнания из тела больного. Момент проникновения духа в человека соотносится с фактом случайно проглоченной мухи, букашки или попавшей в питье соринки. Все главные мифологические характеристики этого персонажа проявляются в рассказах об уже проникшем в тело человека духе, который причиняет вред здоровью, вызывает невротические приступы, самостоятельно передвигается внутри тела человека, навязывает ему свои вкусы в выборе пищи и питья, мешает молиться и креститься, не дает выполнять те или иные работы, проявляет себя особым акустическим поведением (разговаривает, кричит, ухает, ругается, матерится, воет) и т.п. Считалось, что <em>икота</em> сообщала человеку, в котором сидела, свое личное имя, пол, возраст, пересказывала свою человеческую историю жизни до вселения. Однако при изгнании этого существа из тела бесноватого (с помощью церковных обрядов) оно выглядело, по утверждению очевидцев, как какие-нибудь хтонические животные или насекомые (крыса, змея, лягушка, паук и т.п.). Из-за связи с нечистой силой бесноватые считались ясновидящими, способными предсказать будущее. К ним приходили односельчане, чтобы узнать о пропаже вещей и скота, о судьбе отсутствующих членов семьи, о своем будущем.

Еще одна разновидность чертей, поверья о которых очень популярны в русской мифологии, – это множество мелких духов, выступающих в роли <strong>мифических помощников колдуна</strong> (и других «знающих» людей), получившего их в награду от главного черта при составлении договора о продаже души. По отношению к ним использовались следующие названия: с.-рус. <em>помощники, р</em><em>аботники, солдатики, маленькие,</em><em> шутики, шиши́ги, кузутики</em>. Они описываются как маленькие одинакового вида человечки, одетые в короткие штанишки и красные рубашки, но могли обернуться и животными. Согласно пермским данным, колдуны держат своих зооморфных помощников (принявших вид маленьких животных-детенышей – зайчиков, мышат, котят, цыплят и т.п.), в какой-нибудь емкости: в сосуде, банке, коробочке, корчаге, кадке, лукошке [11. C. 124–128]. Основная их характеристика – множество маленьких существ, проворных, мгновенно появляющихся, быстро выполняющих поручения и требующих новой работы. Они помогали охотнику попадать точно в цель, насаживали колдуну на удочку рыбу, служили подмастерьями у пастухов и мельников, подсказывали, где искать пропавшую вещь и т.п. Однако если не занять их постоянной работой, они могли стать вредоносными по отношению к своему хозяину, поэтому «знающие» люди вынуждены были придумывать для них трудновыполнимые задачи: пересчитывать иголки на елках, листья на осине; разбирать по крупинкам ссыпанное вместе ржаное зерно с льняным семенем; вить веревки из песка и т.п. Считалось, что если колдун не избавится в конце жизни от своих чертенят-помощников, они долго мучают его перед смертью.

Значительно реже встречаются подобные верования в южнорусской мифологии, где духи-помощники называются <em>коргоруши</em>, <em>коловерши</em> (саратов., тамбов.). Они выполняют требования ведьмы приносить ей по ночам из чужих домов продукты или деньги.

Несколько отличается от множества духов-помощников одиночный <strong>образ </strong><strong>змея-обогатителя,</strong> которого выращивает для себя «знающий» человек из так называемого петушиного яйца. Но его мифологическая функция – способствовать обогащению своего хозяина является общей для группы мифических помощников колдуна. По ярославским поверьям, каждый петух в течение своей жизни должен снести одно яйцо (на седьмом или девятом году жизни). Его надо носить под мышкой несколько недель, и тогда вылупится уж, который будет носить деньги хозяину [1. C. 98]. На Вологодчине его называли <em>большачонок</em> (одно из названий домового), а в Олонецкой губернии – <em>змея-деньгоносица.</em>

<strong>Д</strong><strong>емонологизация умерших людей</strong>. Поверья о возвращающихся с того света душах умерших (либо о встающих из могилы мертвецах) в русской народной демонологии занимают столь же значимое место, как это наблюдается и в поверьях других славянских народов. Причины, вынуждающие умерших появляться в мире живых и посещать свои дома, в целом совпадают у всех восточных славян, а типология образов персонажей-покойников имеет ряд особенностей. В русской народной демонологии к категории вредоносных «ходячих» покойников относятся прежде всего умершие колдуны и ведьмы (из-за их прижизненной связи с чертом), а также другие «знающие» люди, которые «не сдали перед смертью своих чертей».

Кроме того, склонными к посмертному хождению признавались самоубийцы, люди, погибшие от запоя (<em>опойцы</em>), вероотступники, а также те, что умерли без покаяния. Широко известны представления о том, что самоубийцы «поступают в присягу» к черту, что черти ездят на них, принуждают служить себе. «Удавленники» ходят по ночам с веревкой на шее, пугая людей. Реже встречаются поверья о способности самоубийц влиять на погоду: вызывать засуху или затяжные дожди, если они были похоронены – в нарушение обычая – на кладбище (пензен.).

По севернорусским представлениям, беспокойными духами, которых не принимает земля и которые обречены на посмертное хождение, становятся также преступники, злодеи, которых прокляли родители или священнослужители. Считалось, что тела про́клятых не разлагаются в земле, а будучи похороненными, они незримо пребывают на своей могиле или на месте гибели – «не живя и не умирая».

Наиболее типичные русские названия выходящих из могилы умерших колдунов: с<em>.-</em>рус., центр.-рус. <em> живой покойник, ерети́к, еретни́к, ересту́н, умра́н</em>; ю.-рус. <em>упокойник</em>, <em>мертвец</em>. В Орловской губернии зафиксирован редкий для русской мифологии термин <em>упырь</em>, более характерный для украинских и белорусских верований. Категория душ умерших колдунов и ведьм, а также самоубийц представлена в русской мифологии наибольшим числом поверий и рассказов на сюжеты о том, как они выходят по ночам из могилы и с досады, что земля их не принимает, «заедают», «загрызают» или душат любого встречного.

Менее кровожадными, но тоже опасными считались ходячие покойники из числа умерших родственников, которые продолжали вторгаться в жилое пространство человека даже по истечении сорока дней после смерти (когда приход умерших в свои дома считался дозволенным). Хотя, как считалось, эти духи возвращаются в свои дома без намерения навредить родне (они требовали себе поминальную пищу, старались помочь по хозяйству, навещали тех, по кому особенно скучали), но сам по себе контакт с иномирным пришельцем оказывался для людей губительным. Особой популярностью пользуется сюжет о приходе умершего мужа к своей жене. Если она слишком долго оплакивала мужа, он являлся к ней, выполнял хозяйственные дела (заготавливал дрова, приводил в порядок двор), оставался с ней ночевать. Со временем становился все более агрессивным: однажды сорвал с нее нательный крест, намеревался задушить, чтобы забрать ее с собой [7. C. 22].

Подобные рассказы в русской мифологии часто сопровождаются комментариями, отражающими распространенное верование, что вторгаются в мир человека не сами умершие, а черти, принявшие их облик. Одни и те же типовые сюжеты о духе-любовнике относятся то к ходячим покойникам, то к черту, то к летающему огненному змею.

Под названием <em><strong>огненный змей</strong></em> подразумевается персонаж, который в виде светящегося существа или объекта летает к тоскующим по своим умершим мужьям женщинам, а проникнув в дом, принимает облик отсутствующего человека. Считалось, что по своей генетической природе это черт или ходячий покойник. Покойницкие признаки огненного змея (в его антропоморфной ипостаси) проявляются в такой телесной аномалии, как отсутствие кожного покрова на спине, в результате чего сзади «видны кишки и кости» (орлов.). Русские народные названия этого персонажа: <em>летучий змей</em>, <em>огненный змей</em>, <em>змей-любак</em>, <em>волокита</em>, <em>летун</em>, <em>налёт</em> и др. Основные его признаки – это летящее в ночном небе существо в виде огненной полосы (змей, комета с хвостом, горящая метла, светящийся шар, оставляющий за собой огненный след), которое летит к дому своей избранницы и прямо над его крышей рассыпается искрами. Проникнув в дом через печную трубу, змей является женщине в виде ее мужа (или красивого молодого парня). Эта связь оказывается губительной для женщин: они чахнут, худеют, болеют; иногда рожают детей с признаками нечистой силы (с хвостом, рожками, крылышками на спине). Для быличек на эту тему характерен сюжет о распознавании в мифическом любовнике нечистой силы, после чего огненный змей произносит типовую реплику: «Ага, догадалась!» – и прекращает свои визиты. Подробный указатель восточнославянских сюжетов этой тематической группы составлен Н.К. Козловой [4].

<strong>Мифологизация людей, наделенных сверхзнанием</strong>. Поверья о колдунах, ведьмах и других «знающих» людях являются одним из наиболее устойчивых фрагментов русской народной демонологии, частично сохраняющих актуальность и в настоящее время. Он представлен большим числом повсеместно распространенных поверий и рассказов о колдовстве/ведовстве, которые в разных региональных традициях закреплены то за образом колдуна как главного представителя в ряду «знающих» людей (севернорусская мифология), то за образом ведьмы (западная и южнорусская традиция).

Значительный круг мифологических мотивов является общим для колдуна и ведьмы. Считалось, что оба персонажа могли быть двух типов: <em>урожденные,</em> <em>природные</em> (т.е. унаследовавшие магические способности от «знающих» родителей) и <em>обученные</em> (приобретшие сверхзнание с помощью нечистой силы). Кроме того, иногда выделяется третья категория «знающих» – <em>добровольные</em> (сознательно вступившие в связь с чертом ради получения сверхзнания) и <em>невольные</em>, т.е. те, кому умирающий колдун (ведьма) насильно передает свою колдовскую силу. Повсеместно считалось, что свою магическую силу колдуны и ведьмы получают от нечистой силы, которая им служит при жизни, но завладевает их душами после смерти. Благодаря пособничеству черта, они приобретают сверхъестественные способности: понимают язык животных, узнают о колдовских свойствах трав, умеют менять свою ипостась или стать невидимыми, могут летать по воздуху и т.п. Среди особенностей внешнего вида часто упоминается наличие незаметного хвостика у ведьмы. Колдун же характеризуется как персонаж без зооморфных признаков: как черноглазый мужик, угрюмый, со злобным взглядом, иногда хромой или безрукий. Кое-где считалось, что он отбрасывает две тени (тульск.). И колдуна, и ведьму можно распознать по отражению в глазах в виде человечков, перевернутых вверх ногами.

В наборе мифологических характеристик этих персонажей в качестве обязательных фигурируют сюжеты об их мучительной смерти и посмертных хождениях; о попытках перед смертью передать «своих чертей» кому-нибудь из окружающих людей. Во многом идентичными оказываются вредоносные функции колдунов и ведьм: оба персонажа считались способными наслать порчу на участников свадьбы, болезни на людей и скот, отобрать молоко у чужих коров и урожай с хлебного поля, превратить человека в волка и ряд других. Вместе с тем, каждый из этих двух «знающих» наделяется рядом своих специфических характеристик.

<strong>Ведьма</strong> в русской мифологии имеет ряд диалектных названий: <em>ведунья, вещица,</em><em> знатуха, колдунья, еретица, волхва, ворожейка, закликуха</em> и др. Для этого персонажа высоко значимым оказывается мотив оборотничества (в отличие от колдуна, для которого это второстепенный признак). Считалось, что она могла принять вид любого животного, чаще всего – сороки, свиньи, кошки, собаки, либо некоторых предметов: клубка ниток, решета, сита, колеса, катящейся бочки, движущейся копны сена. Зафиксировано множество сообщений, касающихся способов перевоплощения ведьм: они выбирают для этого особые места (перекрестки, овинные ямы, гумно, подполье, печной шесток¹), где затыкают в землю или в пол семь (девять, двенадцать) ножей, либо кладут на землю веревку (коромысло, мялку для пеньки и т.п.), – и «перекидываются», т.е. кувыркаются через эту преграду или перепрыгивает через нее. Севернорусская ведьма (называемая чаще <em>колдуньей</em>) обычно изображается как старуха с растрепанными седыми волосами и костлявыми руками. В южнорусских поверьях этот персонаж иногда представлялся в виде молодой привлекательной женщины. Активизация вредоносной деятельности ведьм, как считалось, повышалась в определенные календарные праздники: на святки, Благовещенье, в дни свв. Егория, Ивана и Петра.

Приписываемые ей в русской мифологии вредоносные функции можно признать типовыми, совпадающими с основными стереотипами поведения всех разновидностей восточнославянских «ведьминских» образов. Среди них основными злокозненными действиями, отмечаемыми повсеместно, является выдаивание магическим способом молока у чужих коров и отбирание урожая злаковых культур с чужого поля. Прокравшись ночью в чужой хлев, ведьма-оборотень доит молоко в подойник или в кожаный мешок; либо она перевязывает вымя дойной коровы волоском, чтобы отобранное молоко перешло к ее корове (воронеж.). Ей также приписывалась способность отбирать молоко, не прикасаясь к чужому скоту: расставив в своем хлеву молочные горшки, она выкликала клички соседских коров, после чего ее посуда наполнялась молоком, а у чужих коров уменьшались надои. При отбирании молока ведьма могла «пригвоздить к месту» караулившего ее в хлеву хозяина коровы; она спрашивала его: «Ты сыдыш?» Он отвечал: «Сыжу!» – «Ну сыды ж себе до свита!» – и хозяин оставался оцепеневшим вплоть до рассвета [12. C. 122]. По народным представлениям, остатки молока у испорченной коровы сохраняют какую-то магическую связь с самой ведьмой: если понесшие убытки хозяева начнут кипятить такое молоко на ритуальном костре, виновница кражи будет испытывать страшные мучения (саратов., пермск.).

Реже фиксировалась способность ведьмы отбирать яйценоскость у соседских кур: она залезала под куриную нашесть в своем курятнике и кудахтала курицей, а потом тащила в дом целый подол яиц (орлов.).

Широко распространены также поверья об умении ведьм отбирать урожай с ржаного поля, делая вредоносные «заломы» (горсть переломленных колосьев) или «пережины» (узкие полоски сжатых колосьев, проложенные накрест из одного конца поля в другой). Для этого она вылетала по ночам из трубы своего дома верхом на кочерге, помеле, в ступе. Считалось, что таким способом ведьма отнимает урожайность злаков в свою пользу или забирает себе «спорину», «приполо́н», т.е. всю пользу с зерна, обильный умолот, высокое качество муки. Люди верили, что если сжать колосья с «пережатого» поля и сжечь их, то ведьма-<em>пережинщица</em> заболеет тяжелой болезнью (владимир., костром.).

Из других злокозненных действий этого персонажа часто упоминаются: способность напускать на людей всевозможные болезни; насылать порчу на молодоженов, вызывая их бесплодие; привораживать девку к парню или разлучать супругов; пугать ночных прохожих, сбивать их с ног, душить, преследовать человека в виде животного и т.п. С севернорусским и сибирским образом ведьмы, именуемой <em>вещицей,</em> связан сюжет о том, что она в виде сороки прилетает к беременным женщинам и вынимает из их утробы еще не родившихся детей, заменяя их каким-либо предметом (головней, веником, краюшкой хлеба, льдинками и т.п.). Лишь в редких случаях упоминается способность ведьм превращать людей в волков (орлов., тульск.). Ведьма разъезжает ночью по селу верхом на осиновой палке, выдергивает у петухов перья, вяжет из них пучки и разгоняет ими дождевые тучи; либо она для этой цели размахивает своим фартуком (воронеж.).

В южнорусской мифологии отражены некоторые единичные свидетельства о способности ведьм влиять на погоду: она могла вызвать засуху, разгоняя тучи (воронеж.), или снимала с неба луну и звезды (астрахан., курск., тульск.). Жители юго-западных областей России верили, что ведьма прячет у себя в горшках град, дождь, бурю, выпуская их по своему усмотрению.

Сравнительно мало распространены в России представления о полетах ведьм на свои совместные сборища в ночь на Иванов или Петров день. Считалось, что в облике сорок они слетаются все вместе на гору, на высокое дерево. Либо они летают в собственном своем обличье на хлебной лопате, на «лутошке» (липовой палке со снятой корой). Подробностей об их времяпрепровождении на этих сборищах в русских свидетельствах встречается немного: ведьмы жгут костры, свищут и пляшут вокруг них, варят вредоносные зелья, чтобы травить людей (калуж.). Чаще фиксируется эпизод о человеке – свидетеле приготовлений ведьмы к полету, который последовал за ней, намазавшись колдовской мазью.

Большой цикл быличек посвящен теме распознавания ведьм односельчанами. Наиболее популярным можно признать сюжет о том, как хозяин коровы калечит ведьму-оборотня, пришедшую в его хлев отбирать молоко, и затем на другой день по характеру увечья пытается определить, которая из женщин села окажется покалеченной. По отдельным поверьям, распознать в обычной женщине опасное существо можно было, если идя за ней следом, показать ей кукиш: ведьма непременно обернется назад через левое плечо (курск.). Стараясь определить, кто из односельчанок занимается колдовством, люди наблюдали за поведением женщин в церкви на большие праздники: ведьмы стараются прикоснуться к церковным атрибутам или стоят задом к алтарю.

Чтобы не навредила ведьма, рекомендовалось при встрече с ней ударить ее наотмашь, но только один раз. Упавшая от удара ведьма станет якобы просить: «Ударь еще!», но этого делать нельзя [5. C. 39].

Особый раздел в цикле поверий о ведьмах образуют повсеместно распространенные нарративы о ее трудном умирании и посмертном хождении. Считалось, что душа обычного умирающего человека покидает дом, вылетая через окно, а души ведьм и колдунов бесы могут унести только через пролом в потолке. Поэтому при затянувшейся агонии «знающих» людей родственники старались приподнять потолочную балку. Свои мучения ведьма могла прекратить сама, если ей удавалось вовремя передать кому-нибудь свое сверхзнание или своих чертей-помощников.

Умершая ведьма, ставшая ходячим покойником, изображается в южнорусской мифологии как менее опасный дух по сравнению с умершим колдуном. Сообщалось, что она приходила ночью в свой дом, требовала от родственников поминальной еды, пыталась забрать с собой своего грудного ребенка, пугала домочадцев, мстила своим прижизненным обидчикам и т.п. Бо́льшую угрозу для живых представляли, по севернорусским данным, умершие ведьмы-колдуньи, именуемые <em>ерети́ца</em>, <em>еретни́ца</em>, о которых говорили, что они нападают на ночных прохожих, кусают их, пьют кровь, пытаются загрызть [3. C. 172].

<strong>Колдун</strong>. В названиях этого персонажа (преимущественно севернорусских) отражаются представления о его сверхзнании: <em>знато́к, знатливый, ведьмак</em>; о его принадлежности к группе магических специалистов: <em>колдун</em>, <em>волховник, ворожец, кудесник, чародей, чернокнижник</em>; о его вредоносности и связях с нечистой силой: <em>ерети́к, порчельник, опасный, бесистый, чертя́тник, чертозна́й</em> и др. Колдунов считали более зловредными и более «сильными» магическими специалистами, чем ведьмы-колдуньи, над которыми они имели определенную власть. По севернорусским поверьям, среди них было мало <em>урожденных</em>, а больше обученных, сознательно вступивших в связь с чертями или прочитавших «черную книгу». Большой комплекс поверий и быличек посвящен теме, связанной со способами приобретения человеком колдовского сверхзнания. Для достижения этой цели считалось обязательным отречься от своей родни, от Бога и царствия небесного, совершить ряд богохульных действий: снять нательный крест, наступить ногами на икону, посвятить себя Сатане, продав свою душу.

По сравнению с ведьмами, колдуны менее склонны к оборотничеству. По одним поверьям, они могли принять вид кота, собаки, свиньи, иногда – волка или медведя. По другим – «колдуны вообще не могли переменить своего человеческого образа» [13. C. 167]. И напротив, для мифологии Нижнего Поволжья этот мотив в наборе признаков колдуна является одним из ведущих [8. C. 212].

Различались два типа этих персонажей: колдуны «сильные» и «слабые». Представителям первой группы приписывалась способность управлять погодой (вызывать градобитие, бури, вихри), повелевать опасными животными (волками, змеями), оборачиваться волком и превращать человека в животных, насылать болезни одним своим взглядом. Одним из критериев этого различения служат целительские способности тех и других: «слабые» колдуны могли только вредить, насылая порчу (на людей, скот, урожай), а «сильные» умели и портить, и снимать порчу – по своему усмотрению. На этом разграничении разных типов магических специалистов построены многочисленные сюжеты о единоборстве двух колдунов, пытавшихся доказать сопернику свое преимущество. Чаще всего это происходило, по многочисленным народным поверьям, на сельской свадьбе, охранять которую родители новобрачных приглашали непременно «сильного» колдуна. В противном случае было трудно избежать порчи со стороны колдунов-недоброжелателей: при поездке на венчание запряженные кони не могли стронуться с места либо по пути в церковь распрягались, падали; жених с невестой внезапно заболевали; свадебные гости начинали вдруг лаять по-собачьи; вся свадьба могла превратиться в стаю волков и т.п. Если колдуну удавалось оградить свадьбу от подобных бедствий, то и тогда во время свадебного застолья среди гостей находился кто-нибудь, желающий доказать свое преимущество в деле колдовства: двое колдунов демонстрировали друг перед другом свое магическое мастерство.

Главной вредоносной функцией колдуна повсеместно считалось умение наслать порчу на людей, скотину, домашнюю птицу, на урожай, на фруктовые деревья. Следствием такой порчи могли быть увечье или смерть человека, разные недуги или серьезные заболевания, бесплодие молодоженов, ссоры в семье, вселение в тело жертвы «икоты», «подсаживание бесов» в новый дом, неудачи в хозяйстве, падеж скота, пропажа молока у коров, утрата урожая, порча воды в колодце, неполадки с печью (когда дым идет внутрь дома), нашествие вредных насекомых или грызунов, пожары и т.п. [9. C. 476–477]. Чаще всего порча насылалась взглядом, либо «по ветру», либо через прикосновение, либо с помощью магического слова, путем подбрасывания вредоносных предметов, закручиванием «заломов» в злаковом поле или способом выстригания узкой полоски во ржи («пережины»). Хитрые колдуны насылали порчу словами похвалы, угощением вредоносным «наговорным питьем» и т.п.

По одним поверьям, все эти бедствия устраивали так называемые черные <em>знатки́</em>, а кроме них были еще и «полезные» колдуны, выполняющие функции знахарей. Однако по другим, более массовым поверьям, один и тот же колдун «мог ладить на зло, а мог ладить и на добро». К числу полезных для человека действий колдунов в русской мифологии относятся следующие: они охраняют свадьбу; снимают порчу и сглаз; лечат болезни; обезвреживают вредоносные «заломы» и «пережины»; помогают пастуху пасти скот; умеют «закрывать» коров, пасущихся на пастбище, чтобы их не видели волки; «налаживают» охотнику ружье, делая его метким; обеспечивают удачу в рыболовстве; изгоняют домашних насекомых; распознают причину бедствий; толкуют сны, предсказывают будущее; находят потерянный скот или пропавшие вещи [9. C. 478–496].

По южнорусским представлениям, делая «пережины» в чужом поле, колдуны привязывают к ногам ножницы и передвигаются на них среди ржаных всходов, как на лыжах, выстригая колоски (орлов., тульск.). В Костромском крае рассказывали, что колдуны состригают колосья ножницами, двигаясь над полем вниз головой, не оставляя на земле следов ног.

Во всех делах колдунов – и в заботах о собственном хозяйстве, и во вредоносных действиях по отношению к односельчанам – им помогают чертенята-помощники, которые служат им до конца жизни своего «хозяина». Но во избежание мучительной смерти и тяжкой посмертной участи колдуны (как и ведьмы) старались избавиться от этих нечистых духов, т.е. передать кому-нибудь «свой отряд чертей» (владимир.).

В наборе основных мифологических признаков колдуна сравнительно редко встречаются мотивы, связанные с попытками его распознания односельчанами, поскольку имена «сильных знатко́в» обычно были хорошо известны всей округе, а сами колдуны не скрывали (в отличие от ведьм) своего сверхзнания и гордились им. Зато весьма подробно разработаны сюжеты о трудной смерти колдунов и об их посмертном хождении.

Репутацией «знающих» в русской мифологии пользовались в той или иной степени люди определенных профессиональных занятий: плотники и печники, пастухи и коновалы, мельники и кузнецы, пчеловоды, паромщики, портные, бабы-повитухи, свадебные дружки и некоторые другие. Всем им приписывалась связь с нечистой силой, обеспечивающей успехи в овладении знаниями в своем ремесле.

<strong>Знахари/знахарки</strong>. Магические специалисты, именуемые <em>знахарями</em>, чаще всего характеризовались как люди, сверхзнание которых используется во благо человеку, причем считалось, что они получали свое «знатьё» от Бога, а не от нечистой силы (подобно колдунам). Снимая порчу и сглаз, помогая отыскать пропажу, предсказывая будущее, изгоняя вредоносных насекомых и т.п., знахари прибегают, как правило, к помощи святой воды, креста, молитвы либо целебных трав и кореньев. О знахарях говорили, что они «именем Божьим помогают» (смолен.).

Вместе с тем, по ряду свидетельств, у знахарей и знахарок тоже бывают на службе черти, которые исполняют все их приказания (новгород.). Более того, люди утверждали, что бывают «злые знахари», которые занимались вредоносной магией (нижегород.). По старым преданиям, первый знахарь знал свойства одних только полезных для человека трав, посеянных Богом. Но, состарившись, захотел вернуть себе молодость, и прибегнул к помощи дьявола, подсказавшего ему способ находить зловредные растения [3. C. 207].

Четкого разграничения знахарей и колдунов по признаку полезный/вредоносный в русских народных верованиях нет, но в целом преобладают представления о знахарях как врачевателях и помощниках людей.

<strong>Волколак</strong>. Мифоним <em>волколак</em> в центральных и северных областях России не зафиксирован, но встречаются поверья о способности колдунов превращаться в волка (как и в любых других животных), чтобы вредить скотине своих недругов, или оборачивать свадьбу волками (арханг., вологод.). В западно-южнорусской мифологии более детально описываются магические способы, с помощью которых колдуны могли принять облик волка (кувыркание через воткнутый в землю нож) или превратить в волка другого человека (проклятьем, «наговорным словом»). В этой региональной традиции термин <em>волколак</em> мог относиться и к «знающему» человеку, ставшему волком по своей воле, и к его жертве, насильно превращенной в волка.

Преимущественно для севернорусской мифологической традиции характерны поверья об особом статусе <strong>про́клятых людей</strong>, которых, как считалось, забирали к себе черти или лешие. Неосторожное произнесение слов типа: «Черт тебя побери!», «Леший бы тебя унес!», либо еще более опасных проклятий в адрес непослушных детей («Будь ты проклят!»), оценивалось в народе как факт отречения родителей от своих близких и как добровольная передача проклинаемого во власть нечистой силы. Про́клятое дитя тут же исчезало и поступало в распоряжение злых духов, которые непрестанно водили его за собой по всем ближайшим окрестностям; похищенный ребенок даже мог видеть своих домашних и хотел окликнуть их, но он лишался голоса и оставался невидимым для людей. Пока участь ребенка еще не решена окончательно – останется ли он навсегда у нечистой силы или сможет вернуться к людям, у родителей остается надежда на его возвращение. Это было возможно при условии, что про́клятый не дал сорвать с себя крест, не принял пищу от лешего, помнил своих родных, а те, в свою очередь, непрестанно молились бы за него, заказывали церковные службы и т.п. Тогда через какое-то время похищенных детей находили где-нибудь поблизости от деревни. Если же такое спасение долгое время не происходило, то это значило, что леший забрал ребенка к себе, накормил своей едой, и тот начал жить в его доме. Считалось, что он пополнил ряды других про́клятых, живших в лесу «невидимым народом». Нечистая сила заставляла этих несчастных нести службу: похищать у людей оставленную без благословения пищу и питье, раздувать пожары в деревнях, заводить путников на бездорожье. Если удавалось вернуть себе про́клятого ребенка, то он выглядел странным и одичавшим: кожа на нем была покрыта корой, он сторонился односельчан, с трудом мог разговаривать, его все время тянуло в лес. Вместе с тем, он приобретал некоторые признаки «знающего» человека: обладал даром ясновидения, к нему ходили за советом или чтобы узнать свое будущее.

С комплексом поверий о про́клятых людях в русской демонологии связаны рассказы на широко известный в разных областях России сюжет о<strong> подменышах</strong>, т.е. о детях, которых прокляли родители и которые были похищены нечистой силой. А взамен украденного младенца черти или лешие оставляли в зыбке своего демонического ребенка-уродца, называемого <em>обмен</em>, <em>обменёнок</em>, <em>обменёныш</em>. Либо в качестве замены выступали подброшенные людям некие предметы: обгоревшее полено или осиновая чурка, или старый веник. Однако для родителей эти предметы выглядели как точная копия украденного младенца, поэтому они много лет качали оборотня в колыбели, пытаясь его вырастить. В одном широко распространенном рассказе, по прошествии нескольких лет похищенная девочка подросла под опекой нечистой силы и, достигнув брачного возраста, присмотрела себе одного из сельских парней, подсказала ему способ сделать ее видимой и помочь вернуться к людям. Парень накинул на нее нательный крестик, – и она стала его женой. Вместе с мужем они нашли ее родителей и увидели, что те все еще качают в колыбели мнимого ребенка (осиновое полено), которое они тут же перерубили топором.

Менее известен в русской мифологии второй вариант поверий о подменышах, широко представленный в поверьях Украины и у западных славян. В этой версии сюжета главным действующим лицом оказывается демонический ребенок (<em>обменёнок</em>, <em>лешее детище</em>), подброшенный людям вместо украденного у них младенца мифическими женщинами: <em>обменихой</em>, <em>чертихой</em>, <em>лешачихой</em> (либо банным духом, полудницей). В архангельских и новгородских быличках подменыш изображается как странное существо с большой головой. Люди замечали, что он плохо рос, все время плакал, но постоянно просил еду: съедал по крынке молока и по караваю хлеба за один час; обладал небывалой силой («был силен, как конь»). Чтобы вернуть своего украденного младенца, люди должны были положить подменыша на пол перед горящей печью и бить его прутьями ольхи, тогда якобы лешачиха сжалится над своим чадом и вернет людям их ребенка.

К мифологическому кругу поверий и быличек относятся также сюжеты о кладоискательстве, в которых <strong>клад</strong> описывается, во-первых, как объект действий человека, добывающего клад (либо как объект действий нечистой силы, охраняющей его), а во-вторых, как особое мифическое существо, именуемое <em>кладово́й бес, кладови́к, кладене́ц</em>, – персонификация самого клада (определяемого как «живой» клад). Хозяевами и распорядителями кладов считались черти, духи-«хозяева» земных недр, легендарные первонасельники края, разбойники. А в качестве духов-охранителей, приставленных сторожить сокровища, часто выступали души «нечистых» покойников или бесы: умершие люди-«опойцы», погибшие кладоискатели, умершие некрещеные дети. Их видели возле спрятанных кладов либо в виде животных – змеи, ящерицы, кошки, собаки, белой коровы, медведя, либо в виде чудовищ.

Образ «живого» клада имеет все признаки мифологического персонажа: он выходит из-под земли, «пересушивается» на поверхности в лунные ночи, показывается людям в виде животного или ночных огоньков, пугает криками, стонами, убегает от людей в виде зайца, иногда сам подсказывает, как действовать человеку, чтобы он сумел завладеть богатством. Наиболее надежным способом овладения кладом считалось ударить оборотня наотмашь, – тогда он рассыплется золотом.

<strong>Заключение</strong>. Являясь составной частью восточнославянской мифологической системы, русская народная демонология отличается рядом характерных особенностей, одна из которых – отчетливое выделение двух ее локальных подсистем: северо-восточной и юго-западной. Первая подсистема имеет признаки тесного этнокультурного взаимодействия русского и финно-угорского населения. Это отражается прежде всего в поверьях (не типичных для других русских региональных традиций) о множественных персонажах из группы духов–«хозяев» локусов, как природного, так и домашнего пространства; в более подробно разработанном круге поверий о чертях–помощниках колдуна и о про́клятых людях, в поверьях об особых святочных духах и др. Юго-западный мифологический комплекс, в свою очередь, демонстрирует явные этнокультурные связи русских с другими восточнославянскими народами. Для него характерны персонажные сближения между русскими и белорусскими или украинскими мифологическими образами: русалки, кикиморы, полудницы, волколака, умерших некрещеных детей, подменыша и др. Вместе с тем, основной состав русских мифологических мотивов и сюжетов демонстрирует очевидные общеславянские корни.